Контроль [Новое издание, дополненное и переработанное]

— Барбут? Ах, ну да, правильно, барбут искать надо. Сама-то я и не догадалась. А что это такое — барбут?

— Барбут — это катран.

— Катран… Катран — это такая акула тихоокеанская.

— Катран — это тайный притон. Заговор начинается в обстановке домашней, доверительной. Где это? Не в кабинете же служебном. Не на квартире. Потому как квартиры чекистов прослушиваются, они это знают. Где тогда? Где-то в уютном домике. Если дело крупное замыслили, то должны тайно собираться. И не однажды. Если надо поговорить со своими людьми о чем-то недозволенном, где они это делают? Короткий разговор — это в лесу. Леса на спецучастке в достатке. Ну а если разговор с пьянкой на всю ночь, тогда где? А ведь заговор просто так в лесу не рождается, и в лесу не зреет. Заговор начинается с доверия участников друг к другу. В притоне они собираются. На катране.

— Катран на спецучастке?

— А где же еще? Только там.

— Не может там быть у них тайного притона. Там у них на спецучастке дом отдыха. Там у них жены и дети. Там у них и руководители области часто отдыхают. Как они на всю ночь могут идти веселиться? Жены не отпустят.

— Место такое должно быть, чтобы жены начальственные не проведали про их сходки, про их тайные встречи и разговоры. Чтоб и охрана не знала. Чтобы отмазку придумать было легко, сказать женам: всю ночь допросы ведем, а сами в катран! А днем отсыпаются, вроде после ночных допросов. На допросе, мол, и водочки выпили, потому как нагрузка большая.

— Домики там все летние, начнут веселиться — вся округа услышит…

— Сам вижу, что вроде катран негде учредить. Но ты все же слушай, что тебе говорю. И катран найди!

Холованов пошептался о чем-то с Ширмановым, отпустил его, выждал десять минут и вернулся в темный подъезд, в котором двое серых держали Стентона.

— Ты меня крупно подвел. Я же говорил: не отдавай изделие никому. Лично за ним приеду.

Стентон опустив глаза, молча согласился.

— Что с тобой делать? Убивать я тебя не буду. Иди. Да по темным улицам не шляйся. Держись, где светлее. Держись там, где народу много. Где полиция. Где тебя никто пальцем не тронет.

И слегка толкнул: чего стоишь? Беги, если отпускают. Стентон недоверчиво оглянулся, робко шагнул, сначала неуверенно, затем все быстрее побежал. Перед ним — пустой широкий проспект. Улицы Вашингтона поздними вечерами совершенно пусты. Это вам не Нью-Йорк, который никогда не спит. Проспект освещен, но от этого не легче — пустота пугает. Лучше скрыться во мраке. Нырнул Стентон в первый переулок. Но из темноты кто-то его встретил протяжным волчьим воем.

Рванул он обратно на проспект, пробежал квартал, попытку повторил. Но и на этот раз из темноты его встретил предупреждающий вой: сюда не лезь. Больше он свернуть не пытался: по проспекту — вперед, вперед, вперед.

И вот огромная привокзальная площадь и грандиозный вокзал. Это спасение. Исполинский зал залит светом. Запоздавших пассажиров совсем немного. Зато полиции хватает. Стражи порядка бдят. Каждый ремнем опоясан, а на каждом ремне — целый арсенал: кобура с револьвером, наручники стальные, дубина резиновая, еще что-то. Кто тут посмеет тронуть гражданина США? Улыбается Стентон мордастым блюстителям, радостно сощурится на ослепительный свет, пытаясь унять одышку. Ему лучше уехать. Срочно. Хотя бы на время. Уехать туда, где никто его не найдет. Где кассовый зал? Вон в том конце. Все окошечки длинного ряда закрыты. Только у одного совсем небольшая очередь. Стентон пристроился крайним. И тут же за его спиной возникла рожа Ширманова: непривычная шляпа на затылке, костюм не по размеру. В руках зонтик. Ширманов покрутил зонтик в руках, направил на шею Стентона и нажал кнопочку. Стентон, встрепенувшись, ударил ладонью по шее, стараясь убить осу или пчелу, укусившую так больно. В гневе развернулся к тому, кто за его спиной: не ты ли кольнул? Стоящий позади гражданин с уголовной рожей в полном недоумении развел руками: что-то не так? Может, чем услужить? И блеснул золотым оскалом: все путем, мужик!

За гражданином с зонтиком в очередь встали другие люди, а он, как бы передумав, из очереди вышел и не спеша удалился, растворившись во мраке.

Стентон протянул деньги в окошечко кассы, вдруг дернулся в дикой судороге и осел, хватаясь рукой за выступ, царапая стену ногтями.

Стучат колеса на стыках, летят мимо речки, мосты, пригорки и рощицы, несет «Главспецремстрой–12» единственного пассажира туда, откуда вернуться будет совсем не просто. Заглянул Сей Сеич: может, чайку? Но нет, ей сейчас не до чая. Кто знает, может быть несет ее поезд в последний путь.

Сдвинул Сей Сеич широкую зеркальную стенку. Обычно тут гардероб Холованова на все случаи шпионской жизни. На этот раз коллекция совсем иная: платья, туфли, шляпки, манто с чернобурыми лисами. Но и это ей не нужно. Незачем наряжаться. Обычной гимнастерки спецкурьера ей вполне достаточно. Не наряды ее беспокоят. Не дает покоя вопрос, где же на спецучастке гнездо осиное? Все схемы просмотрела, но нет там уютного домика, в котором могли бы собираться заговорщики для обсуждения своих планов так, чтобы на это не обратили внимания жены, охранники, обслуга. Нет его. Есть своя железнодорожная станция, есть загон, есть захоронения под молоденькими елочками, есть захоронения под пятилетними елочками, есть и под десятилетними, есть дом отдыха. А места, где могли бы пировать всю ночь, блудить и болтать о чем угодно, нет. Нет и все.

Впереди — Волга. Впереди — мост железнодорожный: одним концом упирается в берег, другим — в горизонт. Тринадцать пролетов. Раньше назывался мост Александровским. Теперь — просто мост. Мало кто помнит его прежнее имя. Мало кто помнит, что начали строить Александровский мост в 1876 году, а через четыре года пошли по нему поезда. Тогда это был самый длинный мост в Европе, символ русского капитализма, неудержимо прущего заре навстречу. Мост и сейчас впечатляет. Страшен мостище. Страшна серая Волга. Вокруг — степь. Уже холодно.

Ветер в проводах свистит. Разъезд. Рельсы в три колеи. На откосе надпись белыми камушками: «Слава Сталину!» На запасном пути — «Главспецремстрой–12». Все. Ничего больше.

Пронесся мимо красный экспресс «Куйбышев — Москва». Смотрят люди из окон на ремонтный поезд, ничего интересного увидеть не могут. Потому как все интересное не снаружи, а внутри. Внутри вагона не то почтового, не то багажного. Там, внутри, Сей Сеич проверяет готовность Жар-птицы к выполнению ответственного правительственного задания: ремень туго затянут, пистолет в кобуре, портфель с документом пристегнут браслетом к запястью левой руки, на плече ранец. Много имущества спецкурьеру не нужно. Все его имущество в одном мешке помещается. В особый кармашек — ключ-подборник, набор профессионально выполненных отмычек: может, пригодятся…

— Отсюда пойдешь сама. Тут до Куйбышева рукой подать. Главное, чтобы они не поняли, откуда ты появилась. Связи никакой мы с тобой, Жар-птица, держать не можем. Все телефоны в руках НКВД, весь телеграф — в тех же руках. Иди. Если что-то узнаешь или сделаешь, возвращайся сюда. Мы тут на разъезде регулярно по субботам с полуночи до полудня.

— Сей Сеич, 913-й километр прямо у Жигулей, вы думаете, товарищи из НКВД не догадываются, что у нас тут постоянное место остановок и долгих стоянок?

— Будем надеяться, что они об этом не знают.

Свинтила Настя с гимнастерки орден Ленина, последний раз им полюбовалась и молча Сей Сеичу подала: сохрани.

В приемной начальника Куйбышевского областного управления НКВД дородная тетка с лицом Салтычихи восседает за столом. Несколько человек на стульях вдоль стен терпеливо ждут очереди на прием.

А Настя очереди не ждет — вошла в приемную, бросила ранец к столу секретарши, направилась к двери, предъявляя на ходу шелковый пропуск с печатью ЦК и несмываемой подписью Сталина.