Княгиня Екатерина Дашкова

— Так ты сам ему растолкуй, нешто монархов от сердца кто любит? Не девки красные, не суженые-ряженые. Какие достались, к тем и прилаживаться приходится. Иной раз как на сердце закипит, терпишь, словечком не обмолвишься. А обмолвишься, до скончания веку каяться придется.

— В конфиденции с зятьком богоданным пускаться до свадьбы резона нет, а после свадьбы тем более. Не приведи Господь, в разговоре супружеском Аннету во все посвятит, а уж там через Анну Карловну дорога к государыне куда какая короткая. Тем и живы ведь, братец, что языков не распускаем.

— Твоя правда, Михайла Ларионыч. О Лизавете своей Романовне и говорить не хочу. Одно семье поношение, государыне в глаза глядеть не могу, а что поделаешь.

— Бог даст, молчание твое при новом царствовании всем нам на пользу выйдет.

— Сам знаю, не за горами то время. Государыня что ни день к себе зовет, о престолонаследии разговор заводит, а до конца довести не может. Все меня пытает.

— А ты что?

— А я? Покуда воли ее императорской не угадаю, словом не обмолвлюсь. Ее императорское величество передумает, а за старые-то мысли я в ответе окажусь? Увольте, милостивые государи, Роман Воронцов и так своего часу заждался. Жизнь целая как ночка летняя промелькнула, и теперь самому себя порешить?!

…Вот и нет с нами Аннет. Дружны мы не были, а все в доме пустота. Тетушка Анна Карловна, запершись на своей половине, глаз не кажет или со двора едет. Дядюшка в хлопотах. Брат Александр раз навестил, больше не едет. К тревоге тоска добавилась.

А свадьба распрекрасная была. Государыня сама крестницу к венцу убирала — в придворной церкви венчались, — сама бриллианты на невесту одела. Аннет не грустила, а так — невеселая была. То ли дома родительского, матушки жалко, то ли сердце не очень к жениху лежало. Спросила ее, рукой махнула: стерпится — слюбится, говорит. В церковь вступила — красивей ее ни дамы, ни девицы не было. Красавица писаная, взгляд прямой, гордый. «Да» свое жениху громко, явственно сказала — во всем храме отозвалось. А на коврик у налоя замешкалась первой ступить. И колечко обручальное едва не обронила — жених на лету подхватил. Тетушка Анна Карловна как плат побелела: быть беде. Еще в проходе у Аннет волан один оторвался — на ходу булавкой зацепили. Тетушка разобиделась, когда я пустяками все назвала. Неужто разум человеческий в плену суеверий таких существовать достойно может.

На лето дядюшка с тетушкой, как всегда, в Царское Село собрались. Тетушка без памяти рада: рядом с молодыми Строгановыми жить будут. Что ни день дочку видеть сможет. Июнь холодный стоит. Два раза снег идти принимался, а то и дождь со снегом. Ветер в оконницах гудит — еще на лето и не открывали. Вся надежда — удастся у тетушки с дядюшкой отпроситься в Петербурге задержаться. От головной боли, скажем, полечиться или еще какого недуга нервического. На все лето не удастся, а хоть неделя-другая проволочится, и то ладно.

Москва. Дом князей Дашковых. Старая княгиня, ее сестра, дворецкий.

— Барыня, карета княгини Гагариной к крыльцу подъехала. Никак, княгиня Анна Михайловна пожаловать изволили. И впрямь, ее сиятельство.

— Не диво, Петрович, сама же за ней посылала. Забыл, старый, письмо от князя Михайлы нарочный привез. Новостями поделиться надо. И ты не уходи, тут побудь, а сейчас встречать беги. Да за порог опять не запнись, экой неловкой стал!

— Сестрица-матушка, спешила к тебе без роздыху, всех девок загоняла, покуда собралась. Случилось что?

— Случилось, Аннушка, случилось! Князь Михайла письмо прислал.

— Здоров ли князюшка?

— Слава тебе Господи. Да не о том речь — в Москву собирается, днями здесь быть должен.

— Вот радость-то, вот радость! И надолго ли?

— А уж тут все, матушка, в наших руках. Жениться князь Михайла решил — за благословением едет.

— Да что ты! Неужто с амурами своими покончил? Давно пора — не к лицу князю Дашкову с замужними дамами махаться. И невеста наша заждалась — не солить же девку.

— Вот тут, Аннушка, и загвоздка: не о нашей девке речь. В Петербурге сыскал.

— Да чьих же будет-то?

— Воронцовых, сестрица, Воронцовых.

— Тех, что при дворе, что ли?

— Их самых, Аннушка, из дому вице-канцлерского.

— Да ты меня, мать, не путай. У Михайлы Воронцова одна дочка, да и ту нынешней зимой, сказывали, за Строганова замуж отдали, Сергея Григорьевича сынка, что из-за границ приехал.

— Так и есть, Аннушка, так и есть. Да Михайла Воронцов вместе с дочкой племянненку растил, Катерину Романовну.

— Вертопраха-то ихнего старшего дочку?

— Что уж ты так строго — вертопраха!

— А как его назовешь? Жена померла, всех детей по свету раскидал, дому родительского лишил.

— Опять же о Катерине Романовне сама государыня беспокоилась — крестница это ее любимая. Чем с отцом-бобылем жить, рассудила, чтоб у дядюшки вместе с его дитем росла. Как-никак графиня-то государыне кузиной приходится. Тут уж против царской воли не пойдешь.

— Э, мать, да тебе, видно, уже невеста по вкусу пришлась, коли все расчесть можешь.

— Тебе бы, сестрица, шутки шутить, а мне совет твой нужен, да и с родными со всеми потолковать не грех. Нелюбимая невестка какую хочешь семью порушит. Тут лад должен быть.

— Ну, прости языкастую, согрешила. Молчу уж, молчу! Только помнится, у Романа Воронцова не одна дочь. Слыхала, одну за Бутурлина сговорили.

— Это Марью, старшую. Что ж, родство достойное, ничего не скажешь.

— Да вот еще об одной слухи ходят…

— Собаки, матушка, лают, ветер носит. Обе старших сестрицы Катерины Романовны фрейлины, во дворце живут, а там что твой гадюшник — знай один на другого с утра до вечера клепает, от скуки больше.

— И то правда. У нас на Москве все насквозь видать, уж коли чего скажут, значит, есть на то причина.

— Тоже всяко бывает. Ты лучше о приданом спроси.

— Ну, тут, полагаю, и толковать не о чем. Роман Большой Карман дочку бесприданницей не оставит. Год от года богатеет — откуда что берется!

— Злые языки толкуют, рука у него на деньги, сестрица. За что ни берется, все деньгами оборачивается. Только я не о том тебе сказать хотела. Сама рассуди — не судьба ли это князю Михайле на Катерине Воронцовой жениться?

— А что, приметы какие?

— Да вот что сынок в письме пишет. Шел он в Петербурге от приятеля ни много ни мало в одиннадцатом часу вечера. Видит — карета с гербами. Кучер, лакеи ливрейные, как водится. Сразу самаринский экипаж узнал. А впереди экипажа идут гуляючи дама и девица. Дама немолодая, издавна ему в свете знакомая, а девицу первый раз увидал. Пишет, росточку невысокого — князюшка-то мой во какой вымахал! — а тут маленькая, ладненькая, глаза черные, ну, там и всякие амурные глупости. Их повторять — время терять. Князюшка мой, как положено, поклон отдал даме, дама же его девице представляет, да и ее имя называет — графиня Катерина Романовна Воронцова. Тут мой сынок и сомлел, так и пишет: государыня матушка, судьбу свою встретил. С тех пор как на улице-то распрощался, стоит у меня графинюшка перед глазами, света белого за ней не вижу, а в дом ее без твоего родительского благословения и с одним визитом поехать не могу, потому что намерения мои самые сурьезные и скрываться с ними я не намерен.

— Чисто сказка! Только погоди-ка, мать, с чего это госпожа Самарина да еще с графской дочерью в такой поздний час променад устроили?

— Вот и суди сама, сестрица. Катерина Романовна с горничной поехала проведать старшую Самарину — прихворнула она, так на ужин к себе графинюшку и зазвала. А как время после ужина ворочаться настало, сестра Самариной и позови графинюшку малость пройтись, мол, ночь расчудесная — да какая там ночь, светло как в белый день! — квартал пройти пешком можно, а тут князь Михайла возьми и навернись. Ну, не судьба ли?

— Что ж, может, и судьба, только до приезда племянника все справки собрать не мешает: и характеру девица какого, и здоровья, капризов ли каких за ней не водится, а главное, о приданом оповеститься следует.