Жан Баруа

Баруа. Скажите, мой друг, и подобное решение суда вас совершенно не смущает? Неужели вы допускаете, что, если бы против Дрейфуса в самом деле не было серьезных улик, его товарищи, офицеры?…

Вольдсмут (с тоской в голосе).Да, я говорю, я утверждаю: после четырехдневного разбирательства было неоспоримо установлено, что у Дрейфуса не было никаких подозрительных знакомств, что его поездки за границу, его якобы пошатнувшиеся денежные дела, его пристрастие к игре, его любовные связи – все, о чем кричали в газетах антисемиты в надежде привлечь на свою сторону общественное мнение, – все это оказалось пустой болтовней.

Баруа (пожимая плечами).И, несмотря на это, нашлись два полковника, два майора, два капитана, которые… Сомнительно, мой дорогой, сомнительно!..

В горящем взоре больного промелькнуло что-то похожее на удовлетворение: чем дольше противится Баруа, тем сильнее будут в конечном счете его уверенность и возмущение.

Вольдсмут (поднимая листки в руке).Вся правда – здесь.

Баруа. Что это?

Вольдсмут. Памятная записка, Баруа, обыкновенная памятная записка… Ее автор никому не известен, но это человек с великой душой, с ясным умом и с железной логикой.

Баруа. Как его зовут?

Вольдсмут (с уважением).Бернар Лазар. [27]

Баруа делает жест, означающий: «Не знаю такого».

Вы должны выслушать меня до конца. Я не кончил! Я еще только начинаю… Я позвал вас затем, чтобы вы – да, именно вы – узнали о том, что творится вокруг; но у меня есть еще одна цель. (С неожиданной, настойчивойвластностью.)Баруа, нужно победить этот заговор лжи, намеков и молчания – он душит правду. Нужно, чтобы люди услышали слово, которому они поверят… Пусть человек, известный своей прямотой, все узнает, все поймет, пусть совесть заставит его заговорить полным голосом, пусть он скажет то, что все мы обязаны сказать.

Приподнимается на руках и, глядя из-под бинтов на Баруа, старается угадать, понял ли тот его намерение.

Лицо Баруа, ярко освещенное огнем маленькой лампы, остается суровым и бесстрастным.

(В голосе его слышна мольба.)Словом, необходимо, чтобы Люс принял Бернара Лазара.

Баруа пытается что-то сказать.

Необходимо, чтобы он его выслушал без предвзятости, повинуясь лишь голосу своей совести и чести. (Потрясая листками.)Нужно отпечатать это как воззвание, в десятках тысяч экземпляров! Этого требует справедливость, – и ни я, ни вы, ни он не имеем права уклоняться.

Баруа собирается встать.

Подождите, Баруа, не спешите с выводами. Нет, нет, не говорите мне ничего… Потерпите, слушайте. (Умоляюще.)Не упирайтесь, Баруа… Вы сами решите, где правда, но будьте беспристрастны… Я прочту вам выдержки, я хочу, чтобы этот настойчивый призыв к справедливости дошел до вашей души… (Лихорадочно.)Вот. Начнем с этого…

«Капитан Дрейфус был арестован на основании двух экспертиз, выводы которых противоречат друг другу.

Следствие велось самым беззаконным образом. Оно доказало лишь то, что россказни о капитане Дрейфусе не соответствуют действительности, а полицейские донесения, опровергнутые свидетелями и отклоненные обвинением, – лживы.

Таким образом, единственным основанием для обвинения остается документ– нечто вроде сопроводительной записки, написанной в весьма своеобразном стиле на листе папиросной бумаги, разорванном на четыре части и тщательно склеенном.

Как попала эта бумага в Генеральный штаб? Согласно донесению г-на Бессон д'Ормшевиля, генерал Жу, вручая ее чиновнику судебной полиции, заявил, будто она была адресована некоей иностранной державе, но очутилась у него; однако, подчиняясь строжайшему приказу военного министерства, он не может сообщить, каким образом этот документ попал к нему в руки.

Следовательно, обвинению ничего не известно о том, как обвиняемый передал посольству этот документ, не имеющий ни даты, ни подписи. Защита не знает, какими путями документ этот возвратился из посольства, в котором он находился. Кому было адресовано это письмо? Кто его выкрал или доставил? Ни на один из этих вопросов нет ответа». [28]

(Останавливается.)В другом месте он уже указывал на недостоверность этого документа. Вот слушайте… (Продолжает читать.)

«Достоверен ли этот документ сам по себе? Нет.

Рассмотрим его происхождение, или, вернее, происхождение, которое ему приписывают. По словам господина Монвиля («Журналь» от шестнадцатого сентября тысяча восемьсот девяносто шестого года), его якобы нашел один мелкий служащий германского посольства, имевший обыкновение передавать французским агентам содержимое корзин, в которые выбрасывают ненужные бумаги. Был ли когда-нибудь в германском посольстве человек, занимавшийся подобными операциями? Да, был. Прошло ли это незамеченным для посольства? Нет. Когда посольство об этом узнало? Приблизительно за год до дела Дрейфуса.При каких обстоятельствах? Сейчас я их изложу». [29] (Останавливается.)Я пропускаю изложение процесса госпожи Милькан в исправительной полиции. Вы прочтете его сами… (Продолжает читать.)

«Итак, за год до дела Дрейфуса сотрудники германского посольства знали, что обрывки документов, выброшенные в корзину, передаются французским агентам. Но и через год им не было известно, находится ли еще лицо, которое занималось этим ремеслом, в посольстве, или нет. Поэтому они принимали все меры предосторожности и держались начеку.

Можно ли допустить, что такой компрометирующий ценного агента документ был разорван на четыре части и брошен в корзину, в то время как в посольстве знали, что, по всей вероятности, обрывки будут переданы разведывательному отделу военного министерства?

Таким образом, версия о происхождении этой сопроводительной записки совершенно неправдоподобна, если только не предположить, что записку мог подделать какой-либо бесчестный человек, связанный с каким-нибудь мелким служащим германского посольства, давно завербованным французской разведкой; с помощью этого служащего фальшивая записка, содержащая перечень документов, которые никогда никому не передавались, могла быть подброшена в посольство, а затем получена оттуда обычным путем.

Обратимся теперь к самому документу. Станет ли человек, совершающий измену, прилагать к передаваемым документам бесполезную и опасную сопроводительную записку? Обычно шпион или изменник заботится прежде всего о том, чтобы замести малейшие следы своей деятельности. Если ему нужно передать документы, он сделает это через посредство ряда лиц, которым поручено доставлять их по назначению, но никогда он не будет писать.Кстати, нужно отметить, что обвинительный акт отражает недоумение его составителей относительно того, каким способом могла быть передана записка. По почте? Какое безрассудство! Через кого-нибудь? Зачем тогда нужна сопроводительная записка? К чему писать, когда можно передать документы из рук в руки.

Нелепость обоих предположений настолько очевидна, что составители обвинительного акта предпочли их не выдвигать» [30] . (Прерывая чтение.)Вы слушаете, Баруа?

Не говоря ни слова, Баруа резким жестом просит его продолжать.

Он больше не в силах сохранять невозмутимость. Согнувшись, упершись локтями в колени, обхватив подбородок руками, он пристально смотрит: его суровый взгляд неотступно прикован к неподвижной голове в белой марле; ни одна деталь не ускользает от него; ноздри Баруа раздуваются, рот приоткрыт, губы судорожно дергаются, он с тревожно бьющимся сердцем слушает, он ждет продолжения, еще надеясь, что все это неправда.