Скопин-Шуйский

«О если бы, — мечтал он, — эти два великих народа соединились теперь! Они сломили бы и кесаря, и султана! Если бы судьба родной Руси была вверена мне, как Божьему помазаннику…» Но он отгонял от себя дразнящие мысли и весь уходил в заботу о сборе войск и нанесении грозного удара великому гетману. Увы! Он чувствовал, что этот успех не решит дела. С призраком нельзя сражаться. Где же он, этот неуловимый Димитрий, во имя которого льется русская кровь?

А слухи о нем все упорнее ходили по Москве. Они росли как снежная лавина, говорили, что он уже в Туле, что он освободил свою жену и тестя и что на днях будет в Москве.

IX

Прошла весна, проходило знойное в том году лето. Уже короче стали дни, пошли дожди, и падали с деревьев пожелтевшие листья.

По приказанию Свежинского князь Вышанский пробрался с опасностью для жизни в Ярославль, заручившись грамотой, и в качестве простого конюха жил в убогой свите бывшей царицы Марины. Свежинский дал ему письмо и велел еще на словах добавить об успехах царя Димитрия.

— Царь Димитрий явился в пределах Руси, — торжественно объявил он. — Он идет к нам с верными русскими и могучими польскими отрядами. Береги царицу и, когда получишь от меня письмо, умри, если будет надо, но доставь царицу туда, куда будет тебе указано.

С восторгом полетел Вышанский на опасный подвиг. И вот живет он уже второй месяц. Каждый день видит он свою царицу, и все мучительно ждут ясных известий.

В тесном заключении томится царица и ее отец. Горсть верных людей окружает ее, но царица горда и молчит и ждет, когда снова взойдет ее солнце. Долгие вечера проводил с ней молодой князь и принес ей клятву, что за нее будет он биться до последнего издыхания.

Дни шли за днями, слухи сменялись слухами и становились все тревожнее и тревожнее. Неведомые люди подбрасывали письма с печатью Голицына и Свежинского.

Князь Скопин, дав собраться всем силам мятежников в городе Туле, неожиданно быстрыми и верными ударами рассеял окружающие помоги, разорив верные Димитрию города, и, заняв все пути сообщения, окружил и отрезал Тулу.

Великий гетман, надеясь сделать Тулу своим опорным пунктом, попал в ловушку, приготовленную ему его юным противником, и вместо опорного пункта приготовил себе могилу.

— Он, все он! — в отчаянии воскликнул Вышанский, читая письмо Свежинского об этом, пересланное со Стасом, которого князь нарочно оставил при Свежинском, как верного человека.

— Кто он? — спросила Марина.

— Князь Скопин.

— Его любил мой муж, и он любил его, если бы они встретились, князь перешел бы на сторону законного царя, — уверенно произнесла Марина.

Князь исподлобья взглянул на нее, но промолчал.

А в эти минуты в Туле сотнями умирали люди во имя неведомого Димитрия. Сам Болотников уже не верил в успех своего дела. Он считал себя преданным своими друзьями, покинутым Димитрием, во имя которого он поднял междоусобную брань. Окруженный железным кольцом войск Скопина, слыша неистовые крики войска, так долго и напрасно ждавшего Димитрия, он сам изверился в этом Димитрии.

«Скопин был верный человек, — думал он. — Почему же он не идет на царя? Нет лжи в его душе, — сам не зная почему, полагал гетман. — Значит, нет Димитрия».

И мрачнее и мрачнее день ото дня становился он. С каждой минутой положение усложнялось. Даже падаль пошла в пищу. Наступали последние дни. И во всей Туле, может быть, только два человека не терзались сомнениями, не мучились и были вполне готовы и к смерти в бою и к плахе.

Эти два человека были Темрюков и новоявленный царевич Петр. После исчезновения Ксеши Темрюков потерял весь смысл жизни. Его не трогало ни дело государево, ни судьба Руси. Какое дело было ему до всего этого? Он встретил в Путивле царевича Петра, и не было жестокости, которой они не совершили бы. И он, и царевич Петр равно наводили ужас на всех, с кем приходилось им иметь дело. Темрюков презирал себя, не дорожил жизнью, а царевич считал себя удовлетворенным своим минутным торжеством за все унижения своей жизни.

Иван Исаевич собрал всех на последний военный совет. В этот день река выступила из берегов, загороженная плотиною, устроенной царскими войсками, и мутными потоками ринулась на Тулу. Доведенные до отчаяния войска громко выражали свое негодование. Хмурые и сумрачные собрались на совет Болотников, Шаховской, Телятевский и ко всему безучастный Темрюков.

— Что ты сделал с нами? — обратился к Шаховскому Болотников. — Где Димитрий твой? Почто лилась кровь наша?

Телятевский угрюмо молчал. Князь Шаховской досадливо передернул плечами.

— Что же молчишь ты? — гневно продолжал Болотников. — Говори.

— Пусть говорит царевич, — лениво отозвался Шаховской.

— Царевич? — с презрительной улыбкой переспросил тот.

Царевич шумно поднялся с места, и на его молодом, красивом лице вдруг появилось выражение высокомерного торжества.

— Не лги, русский князь, — громко начал он, — ложь в тебе. Довольно морочить честных христиан, не царевич я! — Он обвел воспаленными глазами всех присутствующих. — Не царевич, — повторил он с силой, — а ты, всей крови заводчик, вызвал меня сюда. Ты знал это, ты знал, что я… — Он помолчал. — В крови топил я родную Русь, сердце хотел утешить… Хоть день, да мой!.. Кто я, а? Вам грабить да резать ради корысти, а мне сердце утешить за все обиды. Ведь я… Я без роду без племени… Я щенок, и кто только на меня не плевал, не измывался надо мною! А как с вами побратался, казаком вольным стал… А что дале — сами ведаете. И любо мне, что честь мне дают, и горестно за прошлое житье мое, и сердце мое изныло и покою мне нет! Так вот каков я царевич, князь русский Григорий Шаховской! Слышишь ли, а?

Шаховской сильно побледнел. Болотников не отрываясь смотрел на него.

— Может, и Димитрий таков же? — со сдержанной угрозой в голосе проговорил Болотников.

— А какое дело тебе! — нагло закричал Шаховской. — Такой же, такой же! Не малое дитя ты, гетман, сам должен понимать, что мертвые не встают из могил!

— Лжешь, проклятый! — в исступлении крикнул Болотников. — Обманули меня вы все, проклятые, и ты, бесов сын! О, я еще могу четвертовать тебя, — вдруг сдержанно проговорил он, улыбаясь страшной улыбкой.

Шаховской медленно поднялся с места.

— Руси мутитель, Иуда, — снова, раздражаясь, начал гетман, — погубитель наш! Сдохни как пес без чести и покаяния…

И гетман схватился за свою саблю. Сильная рука удержала его.

— Ты не палач, Иван Исаевич, — глухо проговорил Телятевский, — твоя сабля еще послужит народу русскому…

— Люди, люди! — крикнул гетман, отступая на шаг, и, когда вбежали люди, он коротко приказал, указывая на Шаховского: — В железы!..

Безмолвного, помертвевшего Шаховского, едва державшегося на ногах, уволокли прочь.

Гетман тяжело дышал. Прошло несколько минут молчания, и вдруг, выпрямившись во весь рост, гетман сказал:

— Теперь к князю Михаилу Васильевичу Скопину!

X

В просторном белом шатре сидел царь Василий. За его спиной, бледный и сосредоточенный, стоял князь Скопин, за ним Ваня Калузин, худой, унылый, с опущенными вниз глазами, теснились бояре, стольники и окольничьи, и хмурый и злобный, по правую руку от царя стоял приехавший сегодня из Москвы князь Димитрий.

Погибающая Тула слагала голову к ногам царя. Царь обещал никого не казнить. Василий Иваныч был весел. Великий гетман нес ему повинную голову. Все главари кровавого бунта в его руках. Ярко сверкало осеннее солнце на бледном голубом небе. Из шатра была видна Тула, похожая на озеро с редкими островками.

Но тяжкая дума часто омрачала веселье царя. Он искоса бросал взгляды на своего племянника и потом переводил их на брата Димитрия. Они понимали друг друга, и царь про себя жалел, что честь победы принадлежит Скопину, что Фидлер обманул его и что тысяча рублей пропала…

Вдали показались всадники. Они выехали из Тулы. Царь поднялся и в сопровождении свиты вышел из шатра.