Коридоры кончаются стенкой

— Не без этого, — соглашался Малкин, — но только в порядке исключения. В отделе достаточно места, чтобы привести в действие закон отрицания отрицания.

— А на этом диване удобно заниматься любовью? — шутили молодые.

— И это бывает, — признавался Малкин, — но только в случаях, не терпящих отлагательства и исключительно в интересах службы.

— Или когда требуется особая конспирация?

— Или тогда.

— На этих полках, — шутили коллеги, оглядывая массивные шкафы из мореного дуба, — можно разместить тонны Серого вещества.

— И тысячи километров извилин, — подхватывали другие.

— Это если своих нет, — парировал Малкин. — Я же предпочитаю хранить там готовую продукцию и только высшего качества.

Это уже была политика: на полках ровными рядами стояли скромные издания Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина, наставление по стрелковому делу, различные чекистские издания.

— Влетело тебе все это, конечно, в копеечку?

— В полторы-две сотни приговоров.

— Ты хочешь сказать, что эти вещи изъяты у врагов народа?

— Разумеется. А как же иначе?

— Хорошие вещи у твоих врагов…

— У врагов народа, — поправлял Малкин.

Никто не удивлялся иезуитским признаниям Малкина, не возмущался. Подобный способ добывания ценностей воспринимался как естественный процесс, ибо сказал же вождь мирового пролетариата: «Грабь награбленное!». Так оно и было.

— Говорят, что вот эти шкафы из апартаментов самого Подгурского, — интриговал Малкин гостей.

— Подгурский? — пожимали плечами гости. — Местная знаменитость?

— Был такой доктор. Говорят, активно внедрял здесь бальнеотерапию. Теперь он далече, а шкафы вот они: служат советской власти…

— То есть — тебе?

— А я здесь кто?

— А тебе не кажется, — спросил один из гостей, любуясь напольными часами старинной и, вероятно, штучной работы, — что эти часы слишком быстро отсчитывают время?

— Не кажется, — ответил Малкин и многозначительно добавил: — Я их постоянно сверяю по Москве.

— Москва сегодня живет напряженной жизнью. Иным один день в Москве жизни стоит.

— Москва живет в ритме, какой задает ей товарищ Сталин, — обрывал Малкин нить дальнейшего разговора о ритмах жизни.

— Да, да, — торопился согласиться гость. — Тут ты безусловно прав.

Не всегда подобные «экскурсии» заканчивались для Малкина благополучно. У кого-то из гостей союзного масштаба вдруг появлялось желание завладеть какой-то «вещицей». Скрепя сердце, Малкин уступал: с начальством не поспоришь. Часть «экспонатов», правда, по мере поступления новых постепенно перекочевывала в квартиру хозяина кабинета. Не выбрасывать же, право.

И вот со всем этим приходится расставаться. Что ж, как нет худа без добра, так нет добра без худа.

30

Дагин оказался прав: бороться с начальником УНКВД по Ростовской области Дейчем было почти невозможно. Вышедший из стен наркомата, где в совершенстве постиг хитросплетения аппаратных игр, Дейч легко отбивал кадровые притязания Малкина. Дагин активно содействовал другу, но на рожон не лез. Осторожный и изворотливый, как старый лис, он умело лавировал между сталкивающимися интересами противных сторон и ему нередко удавалось подвести обе к компромиссным решениям. В конце концов Малкин сформировал себе команду руководителей основных служб, вполне пригодную для начала работы.

Очень огорчило решение наркомата направить к нему заместителем несостоявшегося аппаратчика союзного масштаба Сербинова. Попытка воспрепятствовать назначению завершилась полным провалом. Дагин, к которому Малкин обратился за помощью, сразу и откровенно умыл руки, заявив, что Сербинов — кандидатура Ежова и возиться с ним бесполезно.

— Знаешь, Ваня, — оправдывался он за ужином, устроенным Малкиным в очередной приезд в наркомат, — подозреваю, что личных симпатий у Николай Иваныча к Сербинову нет. Но его очень обожал Курский. — Это ведь он в тридцать шестом взял его на стажировку в следственный аппарат НКВД, а затем назначил начальником отделения СПО. Помнишь? Нет? Тогда знай: Курский был обласкан самим товарищем Сталиным. За Шахтинское дело. Помнишь? Которое они сварганили с Евдокимовым. Вот… Ну, что? Не отпала охота сражаться с Сербиновым? — Дагин рассмеялся и покровительственно похлопал Малкина по плечу. — Запомни: все выдвижения происходят при чьем-то покровительстве. Человека, оказавшегося на гребне случайно, немедленно сталкивают обратно, в пучину. Ты будешь держаться, и будешь расти, пока за тобой стоит Евдокимов. Ну и я, разумеется. И Фриновский. О Сербинове: пусть работает. Загрузи так, чтобы выдохся, и тогда он уйдет сам. А вообще, я бы это назначение использовал с огромной выгодой для себя. Лишние связи в центре никогда не лишние. Так что думай.

Малкин задумался. Прав Дагин, конечно, прав! Узел действительно затянут накрепко. Не рубить же его по живому! А чтобы развязать — нужны терпение и время…

— А ведь это он, — вспомнил вдруг Малкин, — заводил агентурную разработку на своего шефа во Владикавказе. В двадцать девятом, кажется?

— А ты злопамятен, — рассмеялся Дагин. — Столько лет прошло! Я забыл, хотя было при мне, а ты помнишь. Да-а… После этого его турнули в Новороссийск. История, между прочим, поучительная и тебе ее знать — в самый раз. Знаешь, что спасло тогда его шефа? Думаешь, случайность? Ничего подобного! Он имел привычку периодически проверять материалы, которые сотрудники сдавали в печать. Заходит в машбюро, а в работе документ о нем. Вот так-то… Но Сербинов с тех пор, кажется, поумнел. Правда, через пять лет, когда снова появился в Пятигорске, мне пришлось его опять сдерживать. Прыткий очень, цепкий и, заметь, в угаре отчаянно фальсифицирует. Где-то в начале тридцать пятого он развернул следствие по делу арестованного в Кисловодске бывшего красного партизана Шахмана. Является ко мне с материалами и докладывает, что на Северном Кавказе действует широко разветвленная контрреволюционная троцкистская террористическая организация, якобы возглавляемая бывшим видным партизанским командиром Демусом. Разыгралась фантазия — он пристегнул к этому делу Жлобу — другую знаменитость времен гражданской войны: соратники, как-никак. Обвинил не только в террористической и вредительской деятельности, но и в развертывании на Кубани повстанческой работы. Вскрыть такой нарыв, конечно же, престижно: тут тебе и ордена, и слава, и внеочередное звание, и повышение в должности. Поэтому, когда я сказал ему, что это чушь — обиделся. Вцепился, как клещ, не оторвешь. Пришлось власть употребить. Я приказал Жлобу не трогать. Подчинился. Жлобу из дела вывел. Но на доклад к Курскому в Ростов все-таки сбегал. Вот такой гусь. Но ты не трусь, Ваня, и не паникуй. Он у меня на крючке. Придет время — дернем.

— Если придет.

— Может и не прийти. Вот поэтому не торопись. Понял? Затаись. Ты ж чекист тертый. Работал в тылах, опыт имеешь. Затаись и жди. Может, все это к лучшему: в случае чего — сделаешь из него козла отпущения.

Советы опытного друга и начальника Малкин принял к сведению и вопрос о Сербинове до поры до времени решил не поднимать. Однако с первых же дней совместной работы дал понять своему заму, что назначение с ним не согласовано. Видел, что Сербинова гнетет обстановка недружелюбия, однако держал его на расстоянии, не скрывая неприязни. А однажды, не подумав о последствиях, упрекнул в том, что Сербинов, принимая участие в расследовании дела, возбужденного против бывшего уполномоченного Комитета заготовок при СНК РСФСР по Азово-Черноморскому краю Белобородова, взял показания на некоторых ответственных работников госбезопасности, нисколько не заботясь о том, что эти показания бросят тень на многих достойных чекистов Северного Кавказа, в том числе — Евдокимова. Сербинов, насупясь, промолчал, а Малкин, опомнившись, пожалел о сказанном. Умерив тон, попытался сгладить впечатление рассуждениями о том, что многие арестованные враги народа, спасая собственную шкуру, готовы оговорить кого угодно, охотно называя среди своих связей фамилии известных чекистов.