Коридоры кончаются стенкой

— Я понял так, что вы мне угрожаете.

— Нет. Я только напоминаю, что положения Конституции о свободе вероисповедания обязательны для всех. Если вы пойдете, в чем я не уверен, на нарушение наших прав — мы будем бороться с вами, но законными методами. Во все времена мы были и остаемся преданными вере, а не идеологии. Мы никогда не занимались политикой в самом омерзительном смысле этого слова и никогда не стремились и не стремимся сейчас к свержению существующего строя. Для нас главное — человек, его душа. Сейчас мы хотим, чтобы она умиротворилась, чтобы каждый возлюбил ближнего…

— По принципу: «Обмани ближнего, ибо ближний приблизится и обманет тебя»?

— Это неостроумно.

— Ну что ж, Столяров… где-то я, может быть, тебе и сочувствую. Но меня совершенно не устраивают твои показания. Я поступлю иначе. Мои сотрудники напишут показания от твоего имени, а ты их подпишешь.

— Если они будут отражать мое мнение — я противиться не буду.

— Условий мне ставить не надо.

— Я и не ставлю. Я только предупреждаю, что подпишу только то, что будет отвечать моему мировоззрению и интересам моих единоверцев.

Столяров переоценил свои силы. Испытав на себе весь арсенал средств, способных заставить человека ползать на четвереньках, лаять на луну и признаться во всех смертных грехах, он подписал показания, которых никому не давал.

«К секте пятидесятников я принадлежу со дня моего рождения, так как родители тоже были родом из этого мерзкого племени. Советскую власть я не принял с самого начала, поэтому, во время кулацкого саботажа мое имущество было конфисковано большевиками, а сам я арестован по статье 129 Уголовного кодекса. После освобождения из-под стражи я до 1934 года работал на золотоприисках «Лабзолото», затем завербовался в Сочи.

Поддерживая непрерывную связь с контрреволюционным сектантским центром, я, прибыв в Сочи, по его заданию приступил к созданию контрреволюционной сектантской группы. Ближайшие задачи, которые мы ставили перед собой, заключались в развертывании контрреволюционной пропагандистской работы в массах, в активизации вербовки молодежи в контрреволюционные сектантские группы и развертывании пропаганды, направленной против ее службы в рядах Красной Армии.

Пропаганду антиоборонных взглядов мы относили к чрезвычайно, важным мероприятиям, так как считали, что эта работа может ослабить Красную Армию и ускорить гибель советской власти».

— Где размещался контрреволюционный сектантский центр, с которым вы поддерживали связь? Чьи указания, направленные на свержение советской власти, вы выполняли?

— Я имел связь с центром, расположенным в городе Одессе. Именно оттуда я получал задания, направленные на свержение советской власти. Мне известно, что одесситы имели хорошо налаженную связь с заграничными сектантскими центрами. Эта связь осуществлялась через нелегалов, специально прибывших в СССР, а также через доверенных лиц, отдыхающих в Сочи.

— Назовите источник финансирования вашей контрреволюционной сектантской группы.

— Наша контрреволюционная сектантская группа финансировалась заграничным центром. Через вторые и третьи руки он снабжал нас деньгами, которые мы использовали, в основном, для издания сектантской литературы и оказания материальной помощи отдельным разъездным членам сектантской группы.

— Когда и от кого вы получили задание о легализации сект и какие задачи перед вами в связи с этим были поставлены?

— После опубликования новой Конституции ко мне из Одессы приехала некая гражданка Питерская, сектантка-пятидесятница, которая по поручению члена контрреволюционного сектантского центра Труханова Дмитрия передала мне решение о легализации сект и объединении всех сектантских течений для организованного выступления на предстоящих выборах в Верховный Совет СССР и РСФСР с задачей провести в них путем тайного голосования своих представителей. В этом направлении я и пытался развернуть работу в городе Сочи.

— Скажите откровенно, Столяров, — последовал иезуитский вопрос следователя, — вы не наговариваете на себя и упомянутых вами лиц? Вы действительно занимались вместе с ними контрреволюционной деятельностью? Или, может, клевещете, чтобы ввести следствие в заблуждение?

— Нет, я никого не оговариваю. Наоборот, осознав тяжесть совершенного мною преступления, я говорю абсолютно откровенно, в надежде получить прощение советской власти. Взятый органами НКВД с поличным, я понял бессмысленность всякой борьбы и считаю единственно правильным в этой ситуации — разоружиться.

— Вы, гражданин Столяров, вероятно, очень устали. Допрос непривычное для вас состояние, оно связано с колоссальным нервным напряжением и отнимает массу сил. Идя вам навстречу, я предлагаю прервать допрос и дать вам хорошенько отдохнуть, набраться сил. Вы не возражаете?

— Благодарю вас, гражданин следователь, за гуманное ко мне отношение… От всего сердца огромное вам спасибо.

Это стремление следователя зафиксировать в протоколе допроса непринужденность в отношениях между ним и обвиняемым вполне объяснимо. Будущий судья должен почувствовать тональность допроса: вопрос — ответ, вопрос — ответ, никакого нажима. С одной стороны — доброжелательность, временами даже сочувствие, с другой — сначала сопротивление, затем раскаяние и стремление помочь следствию. Такие вот чекисты специалисты, инженеры человеческих душ! Так что если в суде Столяров ни с того, ни с сего запсихует и станет утверждать, что все, что записано в протоколе — ложь, которую он подписал, не выдержав пыток, — обратитесь, гражданин судья, к этим почти идиллическим строкам.

26

Особого повода для раздражения против Колеуха у Малкина не было. Ну, задал глупый вопрос секретарю парткома по поводу его связей с Гутманом и Лапидусом — с кем не бывает. Ну, сорвалось неосторожное слово на конференции — это ведь не от большого ума. Посоветовались с Евдокимовым, решили пока не разжигать страсти. А как хотелось ударить наотмашь так, чтобы у самого косточки хрустнули! Но хозяин сказал «нельзя», потому что камни полетят и в его огород: Колеух — прежде всего его ошибка.

— Хочешь Лубочкина? — говорил Евдокимов с добродушной ухмылкой. — Пожалуйста! Достойный выбор. Но не сию же минуту. Прошла конференция — пусть все уляжется, утрясется, Колеух запутается — тут мы его и накроем… снимем, я хотел сказать. Как не справившегося. И как бы без твоего участия. Понял? А то тебя тут уже и без того окрестили «охотником за секретарями».

Малкин не успел отреагировать на шутку, а Евдокимов сменил тему:

— Ты как смотришь на предстоящие выборы в Верховный Совет? Себя не примерял? Может, испытаешь судьбу?

— Это в каком смысле?

— Ну не притворяйся ты, что не понял! В самом прямом: выставим твою кандидатуру от Сочи, а?

— Риск, я думаю, невелик, — обрадовался Малкин неожиданному повороту. — Тем более что в Сочи мне удалось поднять авторитет органов на недосягаемую высоту.

— Я знаю. Раз есть твое принципиальное согласие — обсудим вопрос на ближайшем пленуме горкома. И еще одно предложение… впрочем, об этом чуть позже.

Малкин был нетерпелив:

— Что-то связанное с образованием Краснодарского края?

— А ты откуда знаешь?

— Слухом земля полнится.

— Вопрос еще нужно обсудить. Не люблю зря трепаться.

Евдокимов действительно не любил зря трепаться. Обещания, которые давал, помнил и выполнял. В сентябре были расставлены точки над Колеухом. После небольшой проверки деятельности сочинской городской партийной организации, вызванной массой жалоб, поступивших в краевые и центральные партийные комитеты, и крутого решения, принятого по ее результатам Азово-Черноморским крайкомом ВКП(б), Колеух на очередном пленуме ГК был снят с работы и выведен из состава бюро и пленума. Пока должность оставалась вакантной, первым заместителем первого секретаря и исполняющим обязанности был избран Лубочкин. На этом же пленуме кандидатура Малкина была выдвинута для голосования в Верховный Совет СССР.