Аттила России

— «Фама» — женщина, а женщины любят преувеличивать, ваше величество…

— Э, друг мой, это не галантно с вашей стороны; ведь и я — женщина!

— Извиняюсь, ваше величество, но вы изволите расспрашивать меня как венценосная особа, а не как женщина!

— Почему вы думаете?

— Потому что вы изволили приказать мне быть откровенным, а ни одна женщина ничего приказать мне не смеет; я предпочитаю сам им приказывать. Следовательно, я отвечаю не женщине, а монархине!

— Ишь вы какой зубастый! — засмеялась государыня, которую сразу очаровала развязность майора, быстро оправившегося от овладевшего им было недоумения и смущения. — Ну-с, продолжайте, вы меня интересуете, майор. Прошу вас быть по-прежнему совершенно откровенным.

— Я хотел сказать, ваше величество, что сам я никогда никому не говорю про свои победы, так как первый пункт моего рыцарского кодекса говорит: «Первейшей обязанностью кавалера являются скромность и молчаливость».

— Но я не понимаю в таком случае, почему вам так часто приходится драться на дуэли!

— В большинстве случаев вызов исходит от меня.

— Почему?

— Потому что по пункту второму моего рыцарского кодекса не менее важной обязанностью кавалера является следить, чтобы в его присутствии не затрагивали чести дамы!

— С кем вы дрались в последний раз?

— Со скульптором Шубиным.

— Чем провинился этот бедняга? Ведь вы убили его, насколько помнится?

— Да, ваше величество, убил. Этот господин осмелился утверждать, будто его жена неоднократно назначала мне свидания. Я не мог снести, чтобы при мне оскорбляли достойную женщину, и должен был вызвать его на дуэль — только и всего!

— А как могло случиться, что вы до сих пор не женаты?

— Это произошло потому, что я выше всего ценю свободу и независимость. Мне ненавистны оковы брака, и я не хочу сменить пылающие огни Амура на коптящий и чадящий факел Гименея. Я вполне согласен с Бомарше, который сказал устами Фигаро: «Из всех серьезных вещей брак, без сомнения, является самой шутовской».

Последнюю фразу Корсаков сказал по-французски, блеснув великолепным произношением.

— Вы, кажется, очень начитаны? — спросила государыня.

— О, не очень, а только немножко, да и то преимущественно во французской литературе.

— Назовите мне своих любимых писателей.

— Больше всего я люблю Рабле, Скаррона, Шамфора, Бомарше и в особенности — Вольтера, который кажется мне олицетворенной квинтэссенцией французского остроумия.

— Значит, вы надо всем смеетесь?

— Ваше величество, не стану скрывать — да. Я люблю острую шутку и завидую таланту веселиться за счет своего ближнего, выставляя его в смешном свете. Недаром Вольтер говорил, что умение высмеять, поставить в неловкое положение — это самое опасное оружие.

— Майор, да вы говорите как книга!

— В которой ужасно много безнравственных страниц. Но величайший мой порок заключается в том, что я не верю в существование истинной любви. Это просто какое-то затасканное, затрепанное слово, которое все повторяют, но никто не знает, что это такое. Да и как можно знать то, чего нет? Ну кто когда-нибудь видал эту хваленую «истинную» любовь? Это просто фиговый лист, которым стараются прикрыть наготу истины! Я скорее готов верить в близкое наступление Царствия Небесного, чем в длительность «вечной» любви.

— В этом отношении я совершенно согласна с вами, майор. Любовь — это падающая звезда, которая мелькнет яркой черточкой на фоне темного неба и затем бесследно скроется. Я вполне разделяю мнение Бюффона: «Еп amour le phisique seul est bon» — в любви ценно только физическое. А все остальное — сентиментальные бредни, просто фантасмагория и самообман. Как вы определяете, что такое любовь, майор?

— Любовь — это мыльный пузырь, надуваемый при посредстве обоюдного самообмана. Это я познал на личном печальном опыте.

— Можете утешиться, со мной тоже дело шло не лучше! Любовь сеет счастье, а пожинает неблагодарность. Мужчины, майор, по природе — животные неблагодарные.

— Не смею противоречить мнению вашего величества, но в глубине моей души таится уверенность, что это правило допускает исключения!

— К числу которых вы причисляете себя?

— Всеконечно, ваше величество! Неблагодарность принадлежит к числу таких безнравственных слов, которые не значатся в словаре моих чувств.

— Смотрите, я захочу проверить на деле, так ли это!

— Буду бесконечно счастлив доказать вам, ваше величество, справедливость моих слов!

— Майор Корсаков, ваша готовность нравится мне! Вы приняты в число моих флигель-адъютантов и, состоя так близко при нашей особе, сможете на деле доказать, оправдываете ли вы то хорошее мнение, которое я составила о вас. Сегодня вечером вы ужинаете вместе со мной! — сказала государыня и отпустила Корсакова с ласковой, многообещающей улыбкой, смысл которой не мог ускользнуть от такого специалиста, каким был майор.

«Наглость этого человека нравится мне, — думала Екатерина, оставшись одна. — Это — roue [18] чистейшей воды, и в качестве такового флигель-адъютант Корсаков более кого-либо другого способен на некоторое время рассеять однообразие моего грустного вдовства».

X

Державин покончил с калужским делом в то самое время, когда Потемкин с Зоричем подъезжали к Петербургу. Поэт тревожно думал о свидании с Марией, от которой все это время не имел ни одного письма.

«Что с ней? — думал он. — Уж не заболела ли, чего доброго? Да нет, недаром французская пословица говорит: „Нет вестей — значит хорошие вести!“ Наверное, маленькая ленивица просто не хотела взяться за перо; не очень-то она это занятие любит! Ну уж и побраню я ее! А впрочем — как знать! Может, и писала, да письма не дошли. Последнее время за ее перепиской стали явно следить. Ну да недолго теперь! Что там думать да гадать? Вот приеду, тогда и узнаю».

Вот и Москва, вот и Арбат с его сетью тихих, заснувших переулочков. Державин стремглав бросился к воротам, вошел во двор маленького дома. Ему кинулось в глаза, как была смущена и расстроена теткина дворня… Что все это значило?.. Но вот и сама старушка-тетка. Она заплакана, ее седая голова трясется… Тетка силится что-то сказать, но видно, что язык не повинуется. Она раскрывает объятия, молча прижимает племянника к сердцу и всхлипывает.

— Да где же Маша?

— Нет Маши, касатик…

Зеленые круги поплыли в глазах Державина.

— Умерла! — крикнул он и упал…

Когда он пришел в себя, тетка поспешила разуверить и успокоить его. Мария не умерла, а исчезла каким-то непостижимым образом. Дня через три-четыре после отъезда Гавриила в Калугу невдалеке от их дома, на Собачьей площадке, послышались какие-то дикие звуки, услыхав которые, Мария вскочила и даже затряслась. На вопрос тетки, что ее испугало, Мария ответила, что узнала по этой музыке цыган. Все ее детство прошло в таборе, часто плясала она сама под такую же дикую музыку и теперь эти звуки вызвали в ее памяти ряд картин, от которых веяло свободой, раздольем, простором. О, она не испугалась!.. Чего было ей, почти оцыганевшей с детства, бояться? Но ей безудержно захотелось подбежать к цыганам, замешаться в их толпу, посмотреть на их пляску. И она побежала к ним, а затем больше ее не видели.

Чего-чего только ни делала тетка! Надела выцветшее, устаревшее парадное платье и поехала к влиятельным знакомым, чтобы попросить принять участие и оказать содействие в розысках пропавшей. Уцелевшие связи помогли — была поднята на ноги вся полиция, сам полицмейстер руководил розысками, цыган остановили под Москвой, задержали, обыскали, но никаких следов исчезнувшей обнаружить не удалось…

Державин сейчас же сам поехал к властям, был у губернатора, был у полицмейстера. Все принимали его очень любезно, выражали соболезнование, ахали, охали, разводили руками, но помочь не могли ничем — Мария Девятова пропала, и нигде не могли найти ни малейшего следа ее.