Ганнибал. Роман о Карфагене

— Да, — процедил пун, и его низкий лоб прорезала глубокая вертикальная складка. — Если потребуется, даже без мачты и парусов. Пойдем на одних веслах. Нам срочно нужно в Гадир.

— Так ли уж ты там нужен? Мы только что получили свежее вино. И потом, я хочу расспросить тебя. Это связано с письмом из Карт-Хадашта.

Пун застыл в раздумье, потом согласно кивнул:

— От кубка доброго вина я никогда не отказывался. Список повреждений я могу составить позднее.

Когда гонец, выпив, удовлетворенно прислонился к стене, Антигон ткнул пальцем в послание Бостара:

— Оно запоздало на несколько дней. Обо всем этом мне сообщили раньше. Может быть, ты знаешь последние новости?

— Вряд ли они тебя обрадуют, достопочтенный владелец «Песчаного банка».

— Называй меня просто Антигон.

— Меня зовут Ганнон, — пун задумчиво подергал маленькую медную серьгу, — хотя, как известно, это имя тебе не слишком нравится.

По его словам, Гискон распорядился отправить корабль с деньгами через прорубленные в «Языке» каналы в залив, на берегах которого разбили лагерь наемники. Он уже совсем было договорился с ними, но тут возмутились ливийцы, которым вообще ничего не досталось. Гискон, добивавшийся именно раскола в рядах мятежников, твердо заявил, что большей части наемников придется потерпеть или же пусть деньги добывает избранный ими «стратег» — некий ливиец Матос.

— Разумный, и довольно мужественный поступок, — восхищенно щелкнула языком Тзуниро, — Сказать такое в окружении вооруженных и разъяренных людей!

— Так-то оно так, — Ганнон вздохнул и провел ладонью по бронзовой цепочке с приносящим здоровье камнем. — Гискон — весьма добропорядочный человек, он хотел, чтобы соглашение с наемниками было непременно выполнено. Не учел он лишь одного…

— Чего именно? — затаив дыхание, спросил Антигон.

— Даже у варваров принято считать посла священной и неприкасаемой особой… однако ливийцы надругались над Гисконом и его спутниками, а затем бросили их в Тунете в темницу.

— Ну да, конечно, — после короткой паузы глухо сказал Антигон, — Посол неприкосновенен и все такое прочее… Но ведь этого следовало ожидать именно от ливийцев, не так ли? В отличие от остальных им просто некуда больше деваться.

— Италийцам во главе со Спендием — тоже, — для убедительности Ганнон широко раскинул руки, — Их родные города — соперники Рима. В таком же отчаянном положении оказались галлы. Кажется, их предводителя зовут Авдаридом…

— А как вообще обстояли дела в Карт-Хадаште?

— Хуже, чем во времена долгой Римской войны, — после небольшой паузы ответил пун. — К тридцати тысячам наемников примкнули еще почти семьдесят тысяч жителей ливийских селений. Пока к ним отказались присоединиться только Утика и Гиппон. Их, как, впрочем, и Карт-Хадашт, осаждают теперь бесстрашные воины, прошедшие отличную выучку у Гамилькара. Их даже римляне не смогли победить. Более того: Матос и Спендий даже начали чеканить собственную монету.

— А что им может противопоставить Карт-Хадашт?

— А ничего, — краешки губ пуна тронула снисходительная усмешка. — Лишь несколько сот наемников, оставшихся в своих казармах в городской стене. И еще ополчение под командованием твоего заклятого «друга» и моего тезки Ганнона Великого. Он немедленно приказал привести в порядок корабли и разослал повсюду вербовщиков. Мне поручено спешно доставить из Гадира серебро и набранных там воинов. Ведь мы совершенно беззащитны, господин… Антигон. Воевать с Регулом и Агафоклом было гораздо легче. Ныне враг подступил к воротам города, а у нас ни союзников, ни денег, ни солдат… Но самое ужасное… — Ганнон безнадежно махнул рукой и сделал несколько жадных глотков.

— Ну скажи нам, скажи, — Антигон судорожно вцепился в локоть Тзуниро.

— Римские купцы предложили наемникам деньги и прислали им корабли с хлебом. За день до моего отъезда в Карт-Хадашт прибыли римские послы. Они угрожали нам новой войной. И еще: наемники попросили у них помощи.

Через несколько часов трюм был до отказа заполнен корзинами с солеными тунцами, сушеными фруктами, вяленым мясом, зерном и амфорами с оливковым маслом и вином. Несколько матросов в последний раз сбежали с мостиков, чтобы взять со стоявшей у края пристани повозки несколько ручных мельниц.

Заскрипели снимаемые с тумб причальные канаты. Хирам плотнее завернулся в полосатый плащ и сумрачно уставился на показавшийся из воды медный якорь с двумя лапами. В ответ на вопрос Антигона он широко раскрыл глаза:

— Кто я — пунийский мореплаватель или римлянин, страдающий плоскостопием? Страх? Ха! — Он набрал в грудь побольше воздуха и презрительно сплюнул. — Если бы ты знал, мой славный господин Тигго, сколько раз мне уже приходилось плавать этим путем. Погода пока еще более-менее хорошая, но скажу прямо: нас подстерегает множество опасностей.

— Мастанабал так не думает. — Антигон вытер потное от волнения лицо.

— А вот тут ты ошибаешься, господин! — Хирам забегал пальцами по розовым кораллам ожерелья и как-то сразу помрачнел. — На словах он возражает, но в душе полностью согласен со мной. Но почему ты желаешь плыть именно туда?

— Потому что, если город падет, я хочу оказаться подальше от него, — каким-то потухшим неживым голосом ответил Антигон, — Оставь в трюме место. В Гадире мы возьмем железо. Британцы его очень ценят.

«Порывы Западного Ветра» уже целых полдня стоял на якоре в большой гавани острова Вектис, когда вдруг повалил снег. Мемнон, ранее не скрывавший своего разочарования, пришел в полный восторг. Он гонялся за белыми хлопьями, подставляя грудь пронизывающему ветру, и носил плотную звериную шкуру с таким видом, словно ему подарили золотой панцирь. Мастанабал остался на палубе, и его вскоре уже почти нельзя было различить за белой пеленой. Хирам засел в таверне и, поглотив изрядное количество крепкого местного пива, сел играть в кости с купцами из Массалии. Антигон полчаса сидел в углу, безучастно глядя на скачущие по столу белые кубики с черными точками, а потом незаметно покинул сложенный из дерева и глины домик.

Он долго бродил по улицам, перелезая через наметенные ветром сугробы, и вступал в разговоры с местными жителями, задавая им осторожные вопросы и тщательно запоминая вылетавшие изо рта вместе с легкими облачками пара слова… Нужные сведения он получил только от шестого прохожего.

Мемнон все еще бегал по набережной, и Антигон застал Тзуниро в каюте в полном одиночестве. Повинуясь его красноречивому взгляду, она молча сбросила подбитые мехом штаны и легла на разостланную на полу тюленью шкуру. Сладкая истома охватила его тело от головы до кончиков пальцев на ногах. Тзуниро чуть приоткрыла рот, испустив мучительный вздох, и охватила руками его крепкий торс. Жаркая волна хлестнула их, заставляя забыть обо всем на свете. Потом они долго лежали, опустошенные, не имея сил даже пошевелиться. Тзуниро бормотала что-то бессвязное. Антигон разобрал только одно слово: «Любимый…»

Когда сырой ветер разогнал низкие, исторгавшие белую колючую крупу тучи и на месте быстро растаявшего снега осталось лишь грязное месиво, на корабле Антигона завизжал деревянный блок, поднимая поперечную перекладину с парусом. Его полотно надулось, и судно, покачиваясь на сильной волне, устремилось на север. Там, в устье бурного прибоя, к берегу причаливало очень мало кораблей, и поэтому совершить выгодный обмен было гораздо проще, чем в шумной гавани Вектиса.

Оставив на корабле Тзуниро и Мемнона, Антигон вместе с проводником и двумя вьючными лошадьми, груженными слитками железа, кошелями с монетами и съестными припасами, поехал в северо-западном направлении. Там, неподалеку от урочища Пляшущих Камней, жил известный на всю округу кузнец Илан. Через несколько дней они оказались возле одиноко стоявшей на холме хижины. Из покосившейся приоткрытой двери доносился стук молотков и вылетали голубые, похожие на брызги искры.