Фиалковый венец

— Ты ошибаешься, — перебил его Алексид, и уголки его рта лукаво задергались. — Без одной флейтистки мы все-таки не обойдемся, или Горго откажется прийти, да и я тоже, хотя и нижайше прошу меня простить.

Конон просмотрел на него, и его лицо стало почти испуганным.

— Неужели эта девушка — флейтистка?

— Не такая, как другие, — но ведь и этот пир будет на таким, как другие.

Так оно и было.

Первое, что бросилось в глаза Алексиду, когда он вошел в дворик харчевни, была старая овчина, разбитые деревянные сандалии и широкополая пастушеская шляпа — все это валялось на земле.

Коринна выбежала к нему из кухни.

— Ах, Алексид, я так рада, так рада! — воскликнула она.

— Так ты уже слышала? — спросил он с досадой. А он-то, расставшись с Кононом, бежал всю дорогу бегом, чтобы его никто не опередил!

— Слышала? — Коринна закинула голову и засмеялась своим беззвучным смехом. — Неужели ты думаешь, что я не сумела и посмотреть? — Она указала на кучу одежды:

— Можешь забрать свою старую овчину. В театре она сослужила мне хорошую службу — она так благоухала, что мои соседи старались отодвинуться то меня подальше!

— Значит… — в восторге начал он. — Ах ты, хитрая…

— Это еще что? — вопросила Горго, выходя из кухни. — Что на вас нашло? В жизни я…

— Я к тебе с поручением, — объяснил Алексид. — Сегодня вечером пир на пятьдесят человек. Все самое лучшее. Денег не жалеть. Ты согласна?

Лицо Горго расплылось от удовольствия.

— Еще бы! Я всегда говорила, господин Алексид, что ты нам добрый друг. Все и будет только самое лучшее.

Этот вечер Алексид запомнил как самый счастливый в своей жизни. Что могло быть приятнее минуты, когда отец обнял его, а потом отступил на шаг и оглядел его даже с каким-то страхом!

— Так, значит, то, о чем говорит весь город, правда? Комедию написал ты, а не дядя Алексид? Я горжусь тобой, сын!

А ведь Леонт еще не слышал тогда, что его сын помог раскрыть опасный заговор!

А мать, сильно оробевшая (она согласилась прийти на пир только с условием, что будет сидеть с Диметрией в соседней комнате и лишь украдкой поглядывать на пирующий), поцеловала его и шепнула:

— А я нисколько не удивилась, милый. Я всегда знала, что твой отец недостаточно тебя ценит.

Алексид невольно улыбнулся — то же самое она говорила и про дядюшку Живописца! Но ведь у нее доброе сердце и она обо всех думает хорошо. Филипп, на этот раз отпущенный домой на праздники, поздравил его с неловкостью старшего брата, а Теон произнес целую речь и замолчал только тогда, когда Алексид дернул его за ухо. Ника клялась, что, знай она, в чем дело, она переоделась бы мальчиком, а уж в театре побывала бы непременно! Дядюшка Живописец, ничуть не огорченный утратой славы, веселился больше всех — до чего же приятно, заявил он, не притворяться больше умником! А завтра можно будет снова спокойно работать в гончарне.

Сократ всем очень понравился. И особенно Леонту, чье мнение о нем, как и у многих других афинян, переменилось к лучшему благодаря «Оводу». Теон же присосался к старику философу, как пиявка; они устроились в спокойном уголке и вели длинную беседу, ни на кого не обращая внимания, пока Теон уже за полночь вдруг не уснул на полуслове. Сократ улыбнулся, подложил ему под голову подушку и подошел к Главку, чтобы расспросить его о природе ритма.

Но самое важное случилось раньше, как только унесли столы и в зал вошла Коринна с флейтой в руке. В этот вечер она казалось совсем взрослой, потому что на ней был длинный хитон из сверкающей голубовато-серой ткани под цвет ее глаз. Она не надела никаких украшений, кроме старой серебряной броши, изображающей кузнечика. Эту брошь она хранила с раннего детства, надевала только в особо торжественных случаях и верила, что она приносит удачу.

Пока она играла, Конон тихонько прошел в соседнюю комнату, где на приличном расстоянии от пирующих сидели его жена, мать Алексида и еще несколько женщин, а так же Ника, очень недовольная этим уединением. Деметрия посмотрела на мужа и улыбнулась. После стольких лет сельского затворничества ей было очень приятно наблюдать такое веселье.

— Какая красивая девушка! — прошептала она.

Конон как-то странно поглядел на нее.

— Она тебе никого не напоминает, милая? — спросил он с притворным равнодушием.

Деметрия повернулась и посмотрела в зал. Она покачала головой:

— Не помню.

— И неудивительно. Это же было… довольно давно. А ту девушку ты в лицо не видела — только ее отражение в своем зеркале.

Деметрия посмотрела не него, недоуменно сдвинув брови:

— О чем ты говоришь, Конон?

— Она точный твой портрет в юности. Я заметил это сразу, как только увидел ее утром.

Деметрия тихонько засмеялась, смущенно, но радостно.

— Такой красивой я никогда не была. Пожалуй, все-таки какое-то сходство и правда есть, хотя мне самой судить об этом трудно.

— Вылитая ты, — настаивал Конон.

— Какое странное совпадение!

— Так и я думал, пока не узнал имени ее матери. Ее зовут Горго.

— Не может быть! — У Деметрии перехватило дыхание.

Побледнев, она схватилась за сердце, и Алексид, заметивший это через открытую дверь, бросился к ней на помощь, но она поборола свое волнение. — Если это даже и так, — прошептала она, — то мы ничего сделать не можем. У нас нет никаких прав. Мы поступили плохо и должны за это расплачиваться. А она как будто счастлива.

— Нет, — возразил Конон. — И Горго тоже не слишком счастлива. Они привязаны друг к другу, но девочке не нравится такая жизнь. Это мне сказала сама Горго.

— Ты с ней говорил?

— Да. Она сейчас здесь, на кухне.

— Я про девушку… Как ее зовут? Коринна?

— Нет, не говорил. Понимаешь, я хотел сначала рассказать тебе.

— Ах, приведи ее сюда, Конон! Приведи поскорее, пожалуйста.

И, когда Коринна, кончив играть, с недоумевающим видом вошла в комнату, Деметрия прошептала:

— Погляди, на ней моя брошь — серебряный кузнечик!

Коринна, побледнев, молча слушала сбивчивые объяснения Конона и Деметрии. Конон утверждал, что во всем виноват он, а Деметрия, перебивала его, спешила взять вину на себя.

Как и рассказывал Алексиду дядюшка Живописец, Конон и Деметрия полюбили друг друга с детства и поженились против воли своих семей. Они обменялись клятвой верности еще в ранней юности, и Деметрия отказывала всем женихам, пока наконец Конон не смог взять ее в жены. Много лет у них не было детей, и, когда они уже отказались от всякой надежды, у них родился ребенок, но не сын-наследник, которого в те дни так хотел иметь Конон, а дочь. Врачи сказали, что у Деметрии больше не будет детей, и оставался только один выход, к которому, впрочем, нередко прибегали в богатых греческих семьях: обменяться детьми с какой-нибудь женщиной, которая за вознаграждение согласится отдать своего новорожденного сына и взять на воспитание девочку. Им указали на Горго, и ее не пришлось долго уговаривать. Ей нужны были деньги, она собиралась перебраться из Афин в какую-нибудь колонию, а из девочки она надеялась вырастить себе хорошую помощницу.

— Твоя мать была против этого, — решительно сказал Конон. — Ты не должна ее ни в чем винить. Так решил я. Только позднее я понял, каким это было для нее тяжким горем. Можешь ли ты простить меня? Свою мать тебе прощать не за что.

Коринна посмотрела на его худое, морщинистое лицо. Она вспомнила все, что рассказывал ей о нем Алексид. Она подумала о маленькой гробнице под темными елями — как странно, ведь в ней покоится сын Горго! Но Конон любил его, а он умер. Если Конон и поступил дурно, отдав свою дочь чужой женщине, он заплатил за это многими годами скорби.

Так вот, значит, о чем думала Горго, когда сегодня вечером она здесь на кухне вдруг обняла ее, громко чмокнула в щеку и сказала:

— Ты никогда к нашей жизни не привыкнешь, душечка. Я это вижу. Ну что ж, так тому и быть. Я ведь только хочу тебе счастья. Но мы останемся добрыми друзьями, ведь правда?