Заговор князей

— Да, папочка, старуха мучила меня все эти полтора месяца целыми днями и ночами, заставляя разговаривать с ней только по-волошски…

— Я просил ее об этом. Каков результат?

— Если мне когда-нибудь случится попасть в Валахию, думаю, не пропаду!

— Это очень хорошо! — сказал Никифор и широко улыбнулся.

— А что тут у нас нового? Надеюсь, эта внезапно разбогатевшая нищенка уже уехала из замка?

Никифор тяжело вздохнул и крепко сжал Марьины плечи.

— Послушай, моя девочка. Я предупреждал тебя в самом начале, когда ты принесла присягу нашему Братству, что путь будет труден и потребует многих, порой самых болезненных жертв. Я предостерегал тебя также от излишнего увлечения князем Федором, с которым тебя по-настоящему связывало лишь служение Братству и выполнение порученных тебе дел. Так было?

— Да, это правда, — прошептала Марья.

— Твоя работа с князем Федором полностью завершена. В настоящее время он не интересует Братство. Поэтому он не должен больше интересовать тебя. Так удачно складывается, что и ты больше не интересуешь князя! Было бы намного хуже, если б тебе надо было приниматься за выполнение следующего тайного поручения Братства, а влюбленный князь Федор стал бы тебя преследовать, домогаться и еще, чего доброго, начал бы следить за тобой! Ты представляешь, как это усложнило бы твою жизнь, а его — вовсе поставило бы на край гибели, если бы он в чем-то помешал Братству?

— Где он? — тихо спросила Марья. — Я хочу увидеться с ним в последний раз.

— Князь уехал и вернется не скоро. Однако, он просил передать тебе, что навечно остается твоим должником, и всегда будет тебе благодарен, как за спасение жизни, так и за теплую дружбу, в знак чего просил передать тебе это.

Никифор указал на инкрустированную шкатулку с княжеским гербом.

Марья медленно открыла шкатулку, прочла дарственную грамоту, взяла пригоршню золотых монет и разжав ладонь поглядела, как они посыпались обратно проскользнув между ее тонкими, длинными пальцами.

Потом она глубоко вздохнула, отерла слезы, нежно поцеловала отца и сказала:

— Извини, я пойду к себе наверх, мне надо переодеться.

Никифор смотрел ей вслед.

Комната Марьи находилась на верхнем этаже, и когда она поставила ногу на ступеньку, Никифор сказал.

— Подожди минутку. За время твоего отсутствия в Братстве произошли некоторые события. Ввиду возникшей опасности, принято решение немедленно отказаться от нательных символов нашей веры — крестиков и перстней. Как видишь, на мне уже нет перстня, а крестик на шее — обычный, православный, как у всех. Сними, пожалуйста, свой перстень и дай мне — завтра приедет Трофим — ему поручено собрать все символы у членов Братства в нашей округе.

Марья взялась за перстень, чуть помедлила и не сняла его.

— Хорошо, батюшка я переоденусь, вернусь и передам тебе перстень.

Она медленно поднималась по ступенькам, и Никифор пристально наблюдал за ней.

На верхней площадке лестницы она остановилась и глянула вниз.

— Не задерживайся долго, доченька, — мягко по-отечески попросил Никифор. — Помни: тебя жду я, тебя ждет Братство, тебя ждет очень интересная жизнь впереди.

Марья кивнула, вошла в свою горницу и заперла за собой дверь.

Она подошла к окну и посмотрела вдаль.

Там, над лесом виднелись острые шпили башенок замка Горваль.

Марья резко сняла перстень с пальца и даже уловила в зимней тишине горницы, как едва слышно щелкнула внутри золотого украшения маленькая пружинка, обнажая ядовитый шип.

Теперь стоит только снова надеть кольцо на палец и все сразу кончится.

А внизу в светлице брат Десятой Заповеди Никифор Любич, с бледным бескровным лицом и застывшей неподвижно в углу рта травинкой горячо просил Единого и Вездесущего Бога, чтобы он дал силы его несчастной дочери. И хотя он прекрасно знал, что согласно верованиям Братства, Бог не слушает людских молитв, а поступает так, как считает нужным, он все же надеялся на его особую милость.

Марья уже поднесла перстень к кончику пальца, чтобы таким же резким движением сразу надеть его, последний прощальный взгляд уже скользнул по лесу, остановившись на давно вырубленной просеке, и вдруг ей привиделась мама Маричка, которую она помнила очень смутно, даже не ее, а нежные теплые руки, которые всегда так заботливо укутывали и так ласково обнимали… Перед Марьей вдруг пронеслась вся короткая, но яркая жизнь ее матери, рассказанная недавно отцом, а потом и жизнь его самого, богатая таким огромным количеством событий, приключений, подвигов и тайн, что хватило бы на десять человеческих жизней, а потом она по естественной инерции мысли вспомнила свою…

И вдруг в одну долю секунды Марья сразу и навсегда неизвестно почему поняла, что жизнь это бесценный неповторимый дар, который надо во что бы то ни стало использовать до самого конца, до самого края, до самого донышка, настолько, насколько позволит Господь, который сам создает и сам вершит людские жизни, и только он один знает и имеет право решать, когда и как они должны прекратиться…

Марья вдруг ощутила необыкновенную, никогда доселе еще не испытываемую жажду существования в этом мире с любой предназначенной ей судьбой — пусть тяжкой пусть сложной, пусть страдальческой, но, необыкновенной, насыщенной сверкающей чередой людей, стран и событий…

Она осторожно положила перстень на столик, быстро переоделась и, снова взяв перстень, вышла из горницы на лестницу.

Но это была уже не та убитая горем неразделенной любви, сломленная и подавленная несчастная девушка, которая несколько минут назад поднималась по ступеням.

Это была совершенно другая женщина.

— Хорошо, что ты быстро вернулась, — сказал Никифор, и краска стала возвращаться на его щеки. — Тем более, что я еще не успел сказать тебе самой главной хорошей новости.

— Какой же батюшка? — спросила Марья, и глаза ее вспыхнули таким неподдельным интересом, что Никифор мысленно поблагодарил Господа, и вдруг с облегчением понял, что больше ему никогда не придется опасаться за дочь в том смысле, в котором он еще совсем недавно за нее опасался.

Марья протянула перстень, и Никифор спрятал его в потайном ящике своего стола.

— Я хочу, дорогая моя доченька, поздравить тебя и сообщить, что Высшая Рада высоко оценивая твое искусство проникновения в тайну заговора князей, которая была известна всего нескольким лицам и относилась к высшей категории государственных тайн, приняла решение о присвоении тебе следующего ранга — сестры Второй Заповеди!

Марья залилась румянцем и низко поклонилась отцу, который снова обнял ее:

— Маричка достигла этого ранга спустя три года служения Братству, а тебе понадобилось меньше одного! Возможно, прав был Трофим, когда сказал во время твоего посвящения в таинство, что ты совершишь много славных и замечательных дел во имя Господа нашего Единого и Вездесущего!

— Приказывай, батюшка, я готова! — прошептала Марья.

Никифор снял с шеи маленький ключик, и вставил его в маленькую замочную, скважину, которая находилась на виду, но обнаружить ее мог только тот, кто точно знал, где она находится — ни дать, ни взять — обыкновенная червоточина, дырочка, проеденная короедом в бревенчатой стене дома.

Он повернул ключик два раза и совсем в другом месте на противоположной стене, где висели всевозможные охотничьи трофеи, голова оленя вдруг выдвинулась вперед и повернулась, открыв глубокий шкаф с двумя полками.

На одной полке лежали свернутые в трубки и расправленные документы с печатями и без них, написанные чернилами и красками разных цветов, ветхие и совсем новенькие и было их много, очень много. Но еще больше было на другой, нижней полке слитков золота, драгоценных камней и денег, отчеканенных едва ли не во всех странах христианской Европы и мусульманского Востока.

Никифор вынул несколько старых, свернутых в трубку документов с верхней полки и тяжелый мешок с монетами с нижней, положил все это на стол, с трудом переставляя непослушные ноги, зашагал к противоположной стене, снова повернул ключик и повесил себе на шею, а голова оленя возвратилась в прежнее положение.