Вуали Фредегонды

Все франки инстинктивно приблизились к королю, образовав вокруг него плотное кольцо и вопя от радости. В этот момент, словно то было Божье знамение, ливень прекратился и небо начало проясняться. Если бы сейчас среди них оказался священник, он конечно же не преминул бы возблагодарить Всевышнего за эту победу.

В окружающей толпе Зигебер увидел знакомое лицо Зигульфа, а рядом с ним — Готико, черты лица которого были искажены гримасой боли. На его рубашке, очевидно, была не только кровь врагов.

— Ну, — Зигебер приблизился к нему, — что скажешь?

— Тебе еще многому надо научиться, — прошептал Готико. — Но для начала совсем неплохо.

Зигебер от души рассмеялся, запрокинув голову. Потом повернулся к стоявшему на коленях гунну, неподвижному, с блуждающим взглядом.

— Поднимите его.

Этот приказ не был отдан никому в отдельности, но стражники короля, стоявшие вокруг, в одно мгновение подняли гунна и поставили на ноги.

— Ты понимаешь, что я говорю?

Человек не отвечал. Он едва осмеливался взглянуть на короля. На нем было одеяние с широкими рукавами, из грубой ткани, длиной до колен, сапоги с загнутыми носками и меховая шапка, закрывающая уши. Одежда была похожа на монгольскую, но в лице человека не было ничего азиатского, несмотря на черные волосы и желтоватый цвет лица; разрез глаз и борода отличали его и от гуннов. Для сравнения Зигебер на всякий случай осмотрел многочисленные мертвые тела гуннов, распростертые повсюду, потом снова вернулся к пленнику.

— Заставьте его говорить, — приказал он. — Я хочу знать точно, с кем мы сражались.

К вечеру франки покинули поле сражения. Они оставили позади себя равнину, усеянную обезглавленными телами, — головы были отрублены и насажены на вбитые в землю копья, лицом к востоку. Если еще одна гуннская орда вторгнется на тюрингские земли, она, по крайней мере, будет знать, что ее ожидает.

Когда воины, прикрывавшие отход, в последний раз обернулись, чтобы взглянуть на равнину, они различили тучи воронья, слетевшегося словно из ниоткуда, и сгорбленные силуэты грабителей убитых. Впрочем, им уже было особо нечем поживиться — все оружие франки собрали, включая стрелы, большинство лошадей поймали и увели с собой. Пленников, числом около четырех сотен, обезглавили. Зигебер оставил в живых всего дюжину, одетых в самые богатые одежды, — очевидно, это были командиры. Ни о ком из этих людей нельзя было с точностью сказать, европеец он или азиат. Однако сами себя они называли Аhоиаr, это слово повторялось множество раз, и Зигебер решил, что это название одного из гуннских племен. Без сомнения, в Реймсе или Метце найдется достаточно сведущий монах, чтобы растолковать неразборчивое бормотание пленников.

Через два дня они въехали в Вормс — жители встретили их с таким безумным ликованием и такими почестями, словно они были богами. Именно здесь с ними встретился всадник, прискакавший из Реймса во весь опор. Он настаивал, что должен говорить лишь с Зигебером, и король, невзирая на протесты своих командиров, которые не хотели, чтобы он приближался к незнакомцу, сам вышел ему навстречу. Узнав его, всадник преклонил колена и протянул Зигеберу доставленное послание.

Король Хильперик занял Реймс.

Этот пир был очень похож на тот, что состоялся некогда в Париже. Те же самые воины, перекликавшиеся с разных концов стола, упившиеся пивом и набрасывающиеся на еду так, словно до этого несколько дней голодали; те же самые буржуа, молчаливые и напряженные, с испугом наблюдавшие за этой попойкой; те же самые надменные священники, старающиеся наставить своего нового повелителя на путь истинный и внушить ему Божьи заповеди. Попытки не имели успеха, но епископ Реймский, Эгидий, забавлялся этими политическими играми, в отличие от епископа Парижского, непреклонного Германия. Единственным отличием, на взгляд Фредегонды, было ее собственное место на этом празднике. В этот вечер она сидела рядом с Хильпериком и была одета не в скромное платье служанки, а в роскошный наряд со множеством драгоценностей, в косы ее были вплетены золотые ленты, губы и щеки слегка подкрашены.

Когда она появилась в сопровождении Уабы и служанок, все разговоры стихли. Каждый, с кем она встречалась взглядом, опускал глаза и склонял голову, кроме некоторых приближенных Хильперика — Дезидериуса, Берульфа и Ансовальда, которые сопровождали его и в этом предприятии; пользуясь правом давнего знакомства, они ограничились лишь дружескими улыбками. Сам Хильперик, облаченный в сверкающую парчу и увенчанный золотой короной Нейстрии, почтительно приветствовал ее и усадил рядом с собой — словно бы именно Фредегонда была его законной супругой.

Этот миг должен был стать триумфальным для нее. Откуда же тогда эта тяжесть на сердце и комок в горле, почему хочется разрыдаться? Может быть, причина была в том, что она, по сути, лишь узурпировала место Одоверы, оставшейся в Суассоне вместе с детьми, и теперь чувствовала себя самозванкой? Или в том, что это застолье слишком уж напоминало ей парижское, чтобы она могла надеяться на счастливое будущее? Или она уже была уверена в крушении этого безумного похода против Реймса, но старалась об этом не думать?

Все произошло очень быстро. Весть о выступлении Зигебера в поход против гуннов достигла ее, когда она была на вилле Брэн, куда Одовера решила переехать с наступлением весны. И почти сразу вслед за этим пришло известие о том, что Хильперик объявилhariban. [55] На следующее утро, когда вооруженные отряды готовились покинуть Брэн, чтобы отправиться в столицу по призыву короля, Фредегонду позвали в покои королевы.

— Вы хотели меня видеть, ваше величество?

— Поезжай к нему! — почти выкрикнула Одовера, едва увидев ее. — Тебя он послушает!

Фредегонда едва сдержалась от улыбки. Это встревоженное выражение лица, нервно заломленные руки, голос, срывающийся на крик… Она снова видела свою госпожу такой, какой знала ее всегда.

— К кому я должна поехать? — невинным тоном спросила она.

— К королю, разумеется! Твоему любовнику! Моему мужу! Ты знаешь, что он собирается сделать?

Молодая женщина невольно попятилась при виде такой ярости в глазах соперницы.

— Очевидно, нет, — продолжала Одовера. — Ты ничего не знаешь! Он собирается напасть на Реймс и завладеть королевством Зигебера, пока тот сражается с гуннами!

От этой новости у Фредегонды сжалось сердце, хотя она и не была удивлена. Несмотря на то что она ничего не знала об этом раньше, Фредегонда интуитивно почувствовала, что это безумная затея. Однако, скорее из преданности Хильперику, чем из желания перечить Одовере, она попыталась убедить себя в обратном.

— Но, может быть, сейчас действительно подходящий момент для этого. Война с гуннами продлится долго и унесет множество людей. Зигебер и сам может быть убит или взят в плен…

— А его братья? Думаешь, Гонтран и Карибер будут смотреть на все это сложа руки? Они ненавидят Хильперика! Если бы не Зигебер, они бы давно его убили — и вот теперь он идет войной на своего единственного союзника!

Одовера закрыла глаза и глубоко вздохнула, чтобы хоть немного успокоиться. Затем обе женщины некоторое время смотрели друг на друга, пока, наконец, королева не стиснула руки своей бывшей служанки, словно в знак примирения:

— Послушай, я знаю, что ты любишь Хильперика и он тоже тебя любит — так, как никогда не любил меня… Если хочешь, чтобы он остался в живых, убеди его прийти на помощь брату, а не захватывать Реймс! Иначе он погибнет или лишится всего!

В этот момент Фредегонда была полностью согласна с королевой. Однако она ничего не сказала Хильперику, приехав в Суассон. Она не сделала ни малейшего усилия, чтобы удержать короля от его безумной затеи. Более того: она последовала за ним, ехала верхом рядом с ним, ночью спала, прижимаясь к нему. Мало-помалу она опьянялась ощущением мощи этого войска, доверием Хильперика, новым всплеском их любви. Первые сражения в окрестностях Реймса привели ее в восторженное состояние, возбуждение еще усилилось при виде штурма, сражений на городских стенах, убийства командиров гарнизона. От этого состояния она полностью освободилась только сейчас, за пиршественным столом, среди шумного сборища, которое верило, что празднует победу, а на самом деле, возможно, веселилось в последний раз.