Побоище князя Игоря. Новая повесть о Полку Игореве

   — Верно молвишь, Твердислав! Верно!

   — До чего у людей память коротка, а у князей и подавно!

Игорь не встревал в спор. Он думал о Вышеславе. Где он теперь? По-прежнему в Переяславле-Залесском иль подался во Владимир?

Друг его нашёл счастье с любимой женщиной, да ещё с какой красавицей! И Всеволоду с женой повезло. И Олегу...

Игорь отыскал взглядом среди боярынь Агафью, потом взглянул на Ольгу, о чём-то шептавшуюся со Всеволодом. До чего она мила, а будет ещё милее!

Игорь вышел из душного зала на двор и велел своим слугам готовить коней в дорогу.

Узнав, что брат собрался уезжать, да ещё так внезапно, Олег пришёл узнать, что случилось.

   — Что за спешка?

   — Жена у меня недомогает, — солгал Игорь. — Праздник на ум не идёт, все мысли о ней. Извинись за меня перед Всеволодом.

   — Ну, коли так... сочувственно пробормотал Олег. И, обняв на прощание брата, вернулся во дворец.

Когда кони были осёдланы, появилась Манефа.

   — Что с Ефросиньей? — сразу спросила она, взяв Игоря за руку.

Участие матери невольно тронуло Игоря, но ему тут же вспомнилось увиденное в бане, поэтому он неприязненно ответил, отдёрнув руку:

   — Не помирает, не беспокойся.

   — Может, лекаря надо?

   — Есть лекарь.

   — Ты чего-то недоговариваешь, сын.

   — Все мы чего-то недоговариваем друг другу...

При этих словах Игорь пристально посмотрел матери в глаза. Она не смутилась, выдержав его взгляд.

Видя, что сын собирается вскочить в седло, Манефа спросила:

   — Ты не хочешь обнять меня на прощание?

Игорь почувствовал, что мать не понимает причину его отчуждения к ней и теряется в догадках. Он шагнул к матери, но объятия получились неискренние.

Не желая затягивать прощание, Игорь вскочил на коня.

— Может, мне поехать с тобой? — просящим голосом окликнула его княгиня.

Игорь, не ответив, стегнул коня плетью и птицей вылетел за ворота. За ним следом с дробным топотом копыт устремилась свита.

Глава шестнадцатая

МАРФА

Из пленённых половчанок Игорь присмотрел одну девицу, которую решил определить в няньки для своих младших сыновей. Стараясь не выказывать своих симпатий к красивой половчанке, Игорь сказал о своём намерении супруге, приведя половчанку в терем, где ей отныне предстояло жить.

Перед этим местные священники окрестили половчанку, дав ей православное имя — Елена.

Половчанка детям сразу понравилась, они стали называть её на русский манер Алёной.

Приглянулась новая нянька и Ефросинье. Она старательно обучала её русской речи, по нескольку раз повторяя одни и те же слова, велев и прочим слугам в присутствии половчанки не тараторить как сорокам, а говорить медленно и внятно. Вообще, в характере Ефросиньи определяющими были покровительство и доброта, причём покровительство ненавязчивое, а доброта самая бескорыстная.

Игорь же, наоборот, желая расположить к себе половчанку, принялся с её помощью изучать половецкий язык. Он и без того знал много слов на половецком наречии от отца, который свободно изъяснялся на языке степняков благодаря своей первой жене-половчанке.

Знал половецкий язык и Олег, который по матери был наполовину половцем, хотя по его внешности это было незаметно. Очень походила на свою мать-половчанку родная сестра Олега, Премислава, — она была замужем за смоленским князем Романом Ростиславичем.

В середине осени стало ясно, что новый поход на половцев не состоится по вине воинственного полоцкого князя, который ополчился на князя киевского из-за каких-то спорных земель за рекой Припятью. Святослава Всеволодовича поддержали Ростиславичи и Владимир Глебович, который первый подоспел к нему с дружиной из Переяславля.

Святослав звал в поход на Полоцк и черниговских князей.

Если Ярослав стал отнекиваться, ссылаясь на мнимые хвори, то Олег и впрямь вдруг сильно занемог — даже с постели поднимался с трудом.

Он пожаловался навестившему его Игорю:

   — Нутро у меня огнём горит, спасу нет. Не ем, не сплю, только маюсь денно и нощно. Лекари твердят, что это от хмельного питья, а духовник мой утверждает, что это кара за грехи мои. Кому верить, брат?

   — Всеволод больше твоего грешит, а здоров как бык, — ответил Игорь. — Думаю, лучше лекарей слушать, брат. А духовнику своему вели за твоё здоровье Богу молиться.

   — Хочу в Елецкий монастырь податься, коль не полегчает, — признался Олег. — Может, схимники монастырские меня на ноги поставят.

   — Делай, брат, — вздохнул Игорь, — как считаешь нужным.

Неожиданно в Чернигов нагрянул старший сын Ярослава Ростислав с отцовской дружиной. Оказалось, что Ярослав отправил сына на помощь Святославу.

   — А чего же сам не пошёл? — спросил Игорь.

   — Приболел тятя мой, — ответил шестнадцатилетний Ростислав, румяный, как девица.

В помощниках у Ростислава были седоусые Ярославовы бояре Клим Демьяныч и Прокл Фомич, по сути, они-то и руководили войском.

Вместе с сыном в Чернигов приехала супруга Ярослава, сестра Манефы, Марфа.

Она-то и поведала Олегу с Игорем, после того как новгород-северская дружина ушла из Чернигова, что муж её жив-здоров, а только притворяется хворым.

   — Он не к мечу, а к злату больше тянется, — с усмешкой добавила княгиня Марфа. — Ему бы не князем, а резоимцем быть.

Марфа была на шесть лет моложе Манефы и походила на сестру не только внешне, но и своим нравом. Глядя на неё, можно было смело утверждать, что эта женщина предпочитает главенствовать, нежели подчиняться.

Если у Манефы голос был властный, но тихий, то у Марфы властный и громкий. И смеялась Манефа гораздо реже, и смех у неё был не столь заразителен, как у Марфы.

В остальном же сёстры были очень похожи: и светло-жёлтыми волосами, и серо-голубыми глазами, и властным росчерком губ, и даже изгибом бровей. У обеих по-восточному слегка выступали скулы и был заметен миндалевидный разрез глаз.

Зная норов своей супруги, Ярослав редко брал её с собой, отправляясь на какое-нибудь торжество в Чернигов или Киев. Вот и на свадьбе Всеволода Ярослав присутствовал один, без жены. По-видимому, это огорчило Марфу: она только и расспрашивала Манефу о юной жене Всеволода и о каждом из гостей. То, что жена Ярослава не прочь попировать, Игорь знал и раньше, поэтому он не удивился её поведению за столом, накрытым для гостей хлебосольной Агафьей.

Марфа чаще других прикладывалась к кубку с хмельным мёдом, и под конец застолья её прибаутки сделались всё более игривыми. Агафья не могла удержаться от смеха, слушая шутки Марфы и глядя на то, как она изображает в лицах спесивых бояр своего мужа.

Манефе поведение Марфы не нравилось, но она молчала и только недовольно хмурила свои изогнутые брови.

Игорь рано покинул застолье, не желая участвовать в пьяных бабских разговорах.

Он направился к больному Олегу, желая заранее проститься с ним: собирался завтра рано поутру выехать из Чернигова в обратный путь.

   — Зря ты отговорил Всеволода от похода на полоцкого князя, — измученным от болезни голосом молвил брату Олег. — Святослав ещё чего доброго разобидится на нас за это. Мол, мы Ольговичи, а его, Ольговича, не поддерживаем.

   — Пустое, брат, — сказал Игорь. — Святослав и без нашего участия управится с полоцким князем. Князь смоленский с братом Рюриком к нему на подмогу выступили, да Владимир Глебович, да сын Ярослава... Одолеют они полочан и без нас. И не отговаривал я Всеволода в поход идти, только сказал ему, что сам не пойду.

   — Вот Всеволод и не пошёл к Святославу, на тебя глядючи, — вставил Олег. — Он ведь больше твоим умом пробавляется.

Игорь спрятал в усах усмешку. Он и сам знал эту слабость Всеволода, который не любил ввязываться в княжеские свары без него.

За окнами сгустились холодные сумерки, когда Игорь покинул больного брата, отправившись почивать. Неожиданно в полутёмном переходе ему преградила путь статная женская фигура в длинном богатом одеянии.