Повесть о полках Богунском и Таращанском

— Мы — в Советской стране, где есть наши законы, человеческие строгие законы победившего пролетариата, то есть народа. Чего ты волнуешься?

— Ты — в Советской стране, Кочубей, а я еще «за кордоном», — отвечал мрачно Тыдень. — Вот я до сих пор не знаю толком, — хоть ты со мной говоришь, как с человекам, — кто ты такой, чего сюда приехал? Может, и это обман? Может, я уже арестованный тобой преступник и ты только играешься со мной, как кот с мышью.

— Передо мною ты не преступник, хоть я всего еще о тебе не знаю. Но для советской власти ты преступник — и должен будешь отвечать, если не оправдаешься.

— Отправь меня до Ленина, я оправдаюсь, потому что вы мне все не судьи.

— Мы будем судить тебя по ленинским законам. И, может, тебя и оправдаем. Пока я еще не знаю за тобой таких преступлений, для которых нет оправданий. Может, они и есть, да я их не знаю. Судить буду не я. Но я буду защищать тебя перед судом и советской властью.

Тыдень молча протянул руку Денису и крепко, благодарно ее пожал.

— Куда ты послал Евтушенко? — спросил вдруг Тыдень, как будто что-то заподозрив и беспокойно оглядываясь.

— Ну, теперь я тебя утешу: Евтушенко я послал на телеграф и поручил ему связаться с Глуховом, с моим братом, и Шосткой, и с Путивлем, чтобы повсюду приняли меры к задержке Артамонова и Маслова. Расскажи-ка ты мне по порядку обо всех этих вожаках, твоих сподручных и несподручных. Да скажи мне по правде: что такое здешняя «анархия» и откуда она взялась?

— Давай, скажу. — Тыдень взял со стола флягу со спиртом, встряхнул, подумал и бросил ее об пол так, что она разлетелась. — Точка! — сказал Тыдень. — Это ж не сила! Зилля больному надо, а я выздоравливаю.

ГАЙДА

Стройными колоннами с четырех сторон — со стороны Кролевца, Тулиголов, Краснополья и Холопкова — въезжали эскадроны в полдень одиннадцатого марта в Ярославец. За каждым красным эскадроном следовали эскадроны глуховских партизан, именовавших себя анархистами. Эскадрон, идущий из Тулиголов, вел Шуба, эскадрон из Краснополья вел Хрин, эскадрон из Кролевца — Рубан, и эскадрон из Холопкова вел Тыдень. Денис был впереди волокитинской группы, рядом с ним ехал Евтушенко, ведущий свой полуэскадрон вместе с четвертым эскадроном Дениса.

Над двором бывшего графа Кочубея развевалось красное знамя партизан-кочубеевцев. И говорил народ: «Обменяли мы графа Кочубея на червоного Кочубея».

Каждый эскадрон ехал со своим значком. Анархисты везли красно-черные свои знамена, которые они собирались сегодня торжественно сложить в Ярославце, как требовал того Денис.

День был воскресный, и села, через которые они проезжали, пестрели народом, гремели песнями. Вся округа уже знала о разгроме бандитских отрядов и о сдаче анархистов.

И в гривы коней и на шапки всадников — по тогдашнему молодому революционному обычаю — были вплетены и повязаны красные банты и ленты. А если не хватало красных, то и всех остальных цветов, кроме желтого, считавшегося петлюровским[23].

— На що им дивчата, коли у них кони заквитчани![24] — острили задорные дивчата.

— Вы краще б нам эти ленты подарувалы!

— А то ж нам наши дивчата подарувалы, то як же мы их вам поотдаваемо? — задирали дивчат партизаны,

— То чого ж вы своих дивчат с собой не привезли? — не унимались красавицы. — То-то, мабуть, красуни!

— Мы ж не знали, що вы таки дыки![25] — отвечали партизаны, окончательно вызывая на бой таким определением дивчат.

— Ой, з нами вже буде не так легко, як з отыми «анархиями»! — отвечали дивчата.

— Побачимо, що буде завтра! — говорили партизаны. — Зрання и курка сокоче, та в вечери — в борщ чи хочь чи не хочь.

— От тоби и борщ! Вам быхоча б поснидаты; мабуть, голодни, що навмисне — борщ.

Задорными колкостями обменивались партизаны с дивчатами, едучи меж их сплошного кордона вольным строем.

— Та нам абы порядок! — крикнула, проходя, пожилая женщина. — Не слухайте вы тих цокотух! Доволи було цього бандитизму, хай ему антихрист! Безладдя и бозладдя: анархия, канархия-монархия, а хозяина иемае, як зайде, тут и скоро паде, и дила немае! Никому и молотыты. Може, вы що и зробите добре — може, й посиемо або що.

— Правильно, — поддержали ее бородачи.

— Видимо, дело по порядку йде. Час добрый, товарищи!

Денис видел и слышал прославление народом советской власти, и сердце его наполнялось радостью.

По мерзлому ледяному насту ярославецких улиц зацокали тысячи подков разом со всех концов въехавших всадников. Перед крыльцом волостного двора, на котором стояли в ожидании их прибытия Петро Кочубей вместе с Кийком и Васькой Москальцом и еще с несколькими неизвестными Денису товарищами, продефилировали тысячи всадников, отсалютовав вынутыми клинками. Въехав на широчайший кочубеевский двор, всадники разом спешились и построились тут же, отдав коней коноводам.

А Денис, въезжая в знакомый двор, с немного сомлевшим сердцем обернулся к маленькой сторожке, ставшей теперь ему дороже всего на свете, и увидел ту, кого хотел. Она стояла в той же позе, в которой он и оставил ее, уезжая. Как будто так и не сходила с места целые сутки.

Она стояла, распахнув настежь дверь и опершись о косяк высоко поднятой рукой. Денис улыбнулся ей и, соскочив с коня у ворот, подошел и взял ее за обе руки.

— Здравствуй! — сказал он ласково, еще боясь произнести ее имя.

Она же, закинув руки ему за голову, поцеловала в губы.

И хоть видел он ее и она его перед тем всего лишь пять минут, но что-то было для них обоих настолько надежное в этой встрече и верно узнанное друг в друге, что этот поцелуй за день разлуки был достаточно подготовлен и в нем не было ничего неожиданного для обоих.

Лишь партизаны Дениса удивленно переглянулись: откуда это у Кочубея так быстро все образовалось, что целуется с дивчиной при людях на зависть товарищам?

Но тут подошел к Денису Петро, и Денис представил ему Надийку как свою «дружину»[26]. Петро удивленно взглянул на Дениса, потом сощурил близорукие глаза и, близко подойдя к девушке, вгляделся в ее милое лицо,

— Ну, идите же, вас ждут, — толкала она обоих братьев, заглядевшихся на нее и забывших, что народ ждет их.

Она показала на трибуну, сооруженную посреди двора.

— Полезайте на «голубятню».

Братья улыбнулись и направились к трибуне.

КОНЕЦ АНАРХИИ

— Товарищи! — сказал Денис. — Почему вы не на фронте? Уже три месяца как Красная Армия в славных и победоносных боях теснит и гонит белого и желтого врага — иуду Петлюру, продающего Украину иностранным империалистам. За эти три месяца ваши земляки — славные черниговцы из всех других уездов — покрыли славой свои боевые партизанские знамена, ставшие знаменами регулярной Украинской Первой Красной Армии. Вы же бежали из этой армии и тем вывели себя из строя. В этом основное ваше преступление.

Но вы же знаете, что движение армии началось непосредственно вслед за вашим бегством с нейтральной зоны. По пятам за вами пошел в поход геройский командир Новгород-Северского полка Тимофей Черняк — ваш сосед, по чьему зову вы и явились туда, чтобы стать б ряды пролетарской армии. Черняк должен был покарать вас как дезертиров, но он пощадил вас, веря, что вы еще одумаетесь и примкнете к рядам революционной армии. Вы это должны понимать.

— Мы это понимаем, — был ответ из рядов. — Тимофей Черняк нас не тронул.

— Вы не пошли вслед за ним. А вы за его плечами да за плечами других товарищей, проливающих свою кровь за родину и за вас, начали заниматься авантюрой, бандитизмом — вы, которые являлись в восемнадцатом году в борьбе с немецкими оккупантами образцом героизма для всей Северной Украины! Но неужели вы думаете, что, отогнав врага от своей хаты, вы этим выпол-

нили свой долг перед родиной? Что ж, страна и ее судьба вас не касаются? Что же вы за дикий остров такой? Вы скажете, что в Глухове, мол, сидели контрреволюционеры? О них вам доложит председатель ревкома Петро Кочубей. Призываю вас к трезвости и правде. Если у вас будут вопросы и возражения — пожалуйста, трибуна открыта для всех. Но первое слово я даю председателю ревкома Кочубею. Твое слово, Петро.