Время молчать и время говорить

Вечером прибежал Иванов и сообщил, что уголовники были выстроены, был произведен тщательный обыск, все вещи, не принадлежащие им, возвращены владельцу, а он сам переведен в другую камеру. В подтверждение этого он показал мне записку от Толи Гольдфельда: "Гиля, не беспокойтесь. Все в порядке".

Поздно вечером, когда мы с Левой собирались ложиться спать, дежурный надзиратель заглянул в кормушку и сказал:

– Вы двое можете не ложиться. Приготовьтесь с вещами.

Ночью нас вывели в этапную камеру. Здесь мы впервые увидели подготовку к этапу. За длинными столами стояли надзиратели и солдаты принимающей команды. Столы были завалены вещами. Вещи валялись на грязном полу. Все недозволенное тут же изымалось и откладывалось в сторону. Главный объект поисков – ножи, бритвы, деньги. Зэки, проходящие осмотр, раздеты до трусов, некоторые догола. Иногда их заставляют приседать и осматривают промежность, иногда ограничиваются приспусканием трусов. Быстрей! Быстрей! Солдаты всегда торопят.

Появляется командир конвоя. В руках толстая пачка дел с фотографиями на обложках. Начинается официальная церемония идентификации:

– Фамилия?

– Бутман.

– Имя? Отчество?

– Гиля Израилевич.

– Год рождения? Место рождения?

– 1932. Ленинград.

– Статья? Срок?

– 64-а, 70 ч. I, ст. 72. ст. 189 ч. I УК РСФСР. Срок – десять.

Офицер передает папку солдату. Я прохожу к воронку.

– Следующий!

– Ягман.

– Имя? Отчество?

– Лев Наумович.

– Год рождения? Место рождения?

– 1940. Ленинград.

– Статья? Срок?

– 70 ч. I и 72 УК РСФСР. Срок – пять лет.

– Проходи! Следующий!

Загрузка воронков закончена. Отсеки замкнуты на ключ. Автоматчики с собаками снимают оцепление и рассаживаются по машинам. Отворяются ворота тюрьмы, и воронки один за другим выкатываются в ночь.

Недалеко от железнодорожных путей колонну зэков выстраивают, начальник конвоя скороговоркой бубнит обычное:

– Внимание! В пути не растягиваться и не разговаривать. Шаг влево, шаг вправо – побег. Конвой применяет оружие без предупреждения.

Серая колонна зэков трогается и подходит к железнодорожным путям. Эшелон стоит на высокой насыпи, ступеньки вагонов высокие и не каждый зэк может впрыгнуть с первого раза. Солдаты помогают некоторым легким пинком в зад, некоторым – тяжелым. Вижу, как Лева с трудом поднимается на ступеньку. Пнут или не пнут? Не пнули. Желтое пальто Левы среди серых ватников, багаж среди жалких котомок уголовников, его черная борода и интеллигентные очки останавливают солдата. Ему дают взобраться самому – терпеливо ждут. Теперь есть надежда, что проскочу и я.

У солдат распределены обязанности. Одни "подсаживают" на насыпи, другие считают и отмечают в бумажке, третьи – рассовывают по отсекам столыпинского вагона. Девять отсеков в вагоне: шесть больших трехъярусных и три тройника на три человека каждый, последний тройник – карцерный, для буянов. Там почти герметически закрываются двери. "Буян" быстро вытягивает запас свежего воздуха в отсеке и "успокаивается", как рыба на сковородке.

Мы получили тройник. Можно лечь на нижнюю нару и вздремнуть. Нет, не так лег. Солдат поясняет, что лежать можно только головой к проходу. Ну, теперь-то уж можно прилечь? Нет еще. Происходит смена караула. Лязгают решетчатые двери отсека, входит солдат с фонарем, он становится сапогами на нижнюю нару рядом с моим носом, водит фонарем: проверяет целость стен отсека. Заглядывает под нижнюю нару. Все в порядке. Ничто не взломано. Солдат выходит. Лязгает дверь следующего отсека. Ну, теперь можно и вздремнуть, Лев Наумович и Гиля Израилевич. Располагайтесь и будьте как дома. Показуха с аэрофлотовским сервисом кончилась.

Теперь будете ездить как все.

28

Уже несколько часов я сижу в одиночном боксе этапного помещения Одесской пересыльной тюрьмы. Это первый промежуточный пункт на обратном пути из Кишинева в Ленинград. Бокс-пенал с площадью основания примерно метр на семьдесят. В грязный, захарканный бетонный пол вмонтирована маленькая деревянная скамеечка. Стены покрыты "шубой", как во всех боксах и внутренних прогулочных двориках тюрем советской России, т.е. неровно разбросанным цементным раствором. Это делается для того, чтобы зэки не могли писать на стенках.

Нас привезли в Одессу рано утром, сейчас по моим предположениям около трех часов дня. Меня уже давно обшмонали и отобрали чеснок – не положено. С тех пор я уныло сижу в боксе и жду, когда поведут на санобработку. Но, по-видимому, этап слишком велик и его никак не могут переварить. Время от времени я слышу хлопки дверей боксов. Не могу понять, продолжают ли вселять обысканных зэков в боксы или уже начали выводить в баню.

Хотя я сижу в боксе одиноко уже полный рабочий день, мне не скучно. У меня даже нет времени сосредоточиться и подумать. В коридоре все время крики, шум, команды надзирателей. Уже минут сорок из бокса напротив отчаянно вопит какой-то уголовник – просится на оправку. Каждые десять минут, когда его стук по двери бокса достигает апогея, он получает стандартный ответ надзирателя:

– Делай в штаны!

Бедняга, может быть, давно бы так поступил, но он не сидит в отдельном боксе, и, если не выдержит, его судьбе я не завидую. На этапах в первую очередь страдают больные и невыносливые, те, кто не могут приспособиться к беспорядку, сотканному из сплошных случайностей, где очень трудно что-либо предусмотреть заранее.

Вдруг щелкает замок моего бокса. Дверь открывается, и я замираю пораженный. Гений чистой красоты стоит в дверях, смущенно озираясь. И это не мимолетное видение – его можно пощупать. Симпатичный русый парень в кепке, белоснежной бобочке, тщательно выглаженном новом сером костюме и сверкающих штиблетах. В руках у не мимолетного видения сетка, а в сетке огромный свежий белый батон с коричневой корочкой. У меня началось самопроизвольное выделение слюны, и я вспомнил, что сегодня еще ничего не ел.

Я почти влип в стенку, и парень смог поместиться рядом, засыпая меня вопросами о том, что такое тюрьма и с чем ее едят. На правах старого опытного зэка я вводил его в курс дела, но у меня все время чесался язык спросить:

– Откуда ты взялся, такой красавец?

Наконец, наступила его очередь рассказывать, и передо мной прошла еще одна простая история. (К счастью, парень предварительно разломил батон пополам и, слушая его, я сочетал приятное с полезным.)

Работал он шофером грузовика в Ильичевском порту под Одессой. Несколько месяцев назад между Одессой и портом его остановили незнакомые люди и предложили халтуру – подбросить по дороге какие-то бочки. Перспектива бутылки с закуской повлияла на решение, и он даже не поинтересовался, что в бочках.

А бочки, естественно, были ворованные, и то, что в них – тоже. Мужиков застукали, и они потащили за собой шофера. Парень раньше не судился, имел отличную характеристику, и общественность порта направила в суд просьбу отдать парня на поруки. По всем правилам он должен был получить год-два исправительно-трудовых работ по месту работы, то есть он работал бы по-прежнему, но из его зарплаты вычитали бы двадцать процентов.

С таким настроением парень пошел на суд. Он оделся, как в театр, чтобы произвести благоприятное впечатление на судей. Жена дала ему сетку и попросила на обратном пути купить свежий батон. Одну штуку. Парень решил забежать в булочную по пути в суд. Попутно он пропустил бутылочку "жигулей" для настроения.

Но человек предполагает, а Бог располагает. Наверное, не хватало шоферов на великих стройках, завербовать их туда на добровольных началах было сложно, и суды получили разнарядку на отлов шоферов. Так или иначе, парень схватил два года "химии" с транспортировкой на стройку на общих основаниях. Поэтому и сидели мы с ним вместе на маленькой деревянной скамеечке в узком тюремном боксе и уплетали свежайший одесский батон.