Прапорщик Щеголев

Прибыли и награды героям.

Все солдаты щеголевской батареи получили, кроме георгиевских крестов, денежное поощрение — годовое жалованье. Другим батареям выдали по два знака военного ордена на батарею и по два серебряных рубля на человека. Дивизион, отбивший десант, получил по одному знаку на пушку и годовое жалованье каждому солдату.

Всем прочим войскам выдано по одному серебряному рублю на человека.

Не были обойдены и жители, активно участвовавшие в обороне города.

Луиджи Мокки наградили золотой медалью на анненской ленте.

Деминитру и Скоробогатого — знаком военного ордена; оба юноши, кроме того, были произведены в зауряд-прапорщики и получили право выбирать полк, в котором хотели бы служить.

«...Ивану Бодаревскому, — отмечалось в приказе, — дать в аттестате описание его подвига. Имя его начертать золотом на мраморной доске в гимназии, в которой он учился...»

«Пострадавшим от бомбардировки обывателям, коих дома сожжены были или разрушены, выдать 6530 рублей, распределить их между 19-ю семействами...»

Наконец 10 августа прибыл царский указ о награждении Щеголева.

На следующий день по церемониалу, выработанному самим генералом Сакеном, происходило оглашение указа и награждение молодого офицера.

Яркое солнце заливало лучами обширную Соборную площадь, заполненную народом, сидящих на крышах мальчишек, войска, построенные в карре, вспыхивало на ризах священников (после оглашения указа предполагалось отслужить молебен о ниспослании победы русскому оружию).

Офицеры, в парадной форме, при орденах, стояли в отдельной колонне в середине карре. Впереди колонны совершенно один стоял прапорщик. Все с нетерпением ожидали начала церемонии.

Публичное чтение указа было поручено протодьякону, известному далеко за пределами Одессы своим голосом. Протодьякон облачался, потрясая густой полуседой гривой; рядом, раздувая ладан, размахивали кадилами дьяконы.

Наконец протодьякон был готов. Он подошел к генералу Сакену, задумчиво стоявшему в стороне, и с поклоном взял у него указ. Коротко пророкотали барабаны. Все замерли. Наступила полная тишина.

Протодьякон откашлялся и густым басом начал чтение.

Сначала в указе следовало описание подвига, потом говорилось о самом награждении:

«...Прапорщика Щеголева произвести в подпоручики, поручики и штабс-капитаны!» —оглушительно прозвучал голос протодьякона.

По толпе прокатился сдержанный гул. Протодьякон замолчал. Сакен, стоявший рядом с протодьяконом, подошел к Щеголеву. Вместе с ним подскочили адъютанты, быстро отстегнули эполеты прапорщика.

Из поданной Богдановичем коробки Сакен достал штабс-капитанские эполеты; адъютанты мгновенно прикрепили их к плечам бывшего прапорщика.

Сакен отошел и подал знак.

«Наградить георгиевским кресто-о-ом!..»

Сакен снова подошел к Щеголеву, взял у Богдановича беленький георгиевский крестик, собственноручно прикрепил его к мундиру штабс-капитана и опять отошел в сторону.

«...и золото-ою саблею!» — продолжал протодьякон.

Сакен взял из рук генерала Анненкова золотую саблю, вынул из ножен — будто молнию вытащил, — приложился к ней губами и на вытянутых руках поднес ее Щеголеву. Тот опустился на одно колено и тоже приложился губами к сверкающей стали. Потом встал на ноги и замер. Сакен вложил саблю в ножны и надел на Щеголева.

«Литографированный портрет штабс-капитана Щеголева-а-а, — снова загудел голос протодьякона, — разослать по всем казенным учебным заведениям. Имя его начертать золотыми буквами на мраморной доске в Дворянском полку, где он воспитывался».

Слова в ушах Щеголева сливались в сплошное гуденье, голова кружилась, сердце билось так сильно, что, казалось, вот-вот выскочит. Только огромным усилием воли ему удавалось заставить себя стоять в положении «смирно».

Вскоре после этого на батарею к Щеголеву зашли поручик Волошинов, Деминитру и Скоробогатый.

— Читайте, Александр Петрович! — крикнул еще издали Скоробогатый, протягивая Щеголеву листок. — Купил только сейчас. Рвут у газетчиков прямо из рук.

Щеголев схватил листок. На нем было напечатано:

Начались воспоминания, от которых незаметно перешли к планам на будущее.

— Я, дорогой Александр Петрович, решил ехать в Крым, — рассказывал Скоробогатый. — Там теперь будет жарко, ведь союзники высадили под Евпаторией громадную армию и готовятся завоевать Крым...

— Это еще бабушка надвое сказала! — сквозь зубы пробурчал Деминитру.

— ...Так вот мы с другом записались в один из полков армии князя Меншикова.

— Ну, а вы куда? — обратился Щеголев к Деминитру.

— Я — в кавалерию!

— Ну, бог вам в помощь. Я тоже вот думаю проситься в Севастополь. Уверен, что теперь тут делать будет нечего.

— Вот, батюшка Александр Петрович, — сказал Ахлупин, когда Деминитру и Скоробогатый ушли, — все мы награждены... — Старик осторожно потрогал Георгий, висевший на чистой белой рубахе. — А кое-кто и обойден царской милостью.

— Это кто же? — удивился штабс-капитан.

— А Ивашку помнишь? Арестанта, что с артелью помогал нам батарею строить? Вы еще обещали, что, если будут хорошо работать, так выхлопочете им послабленье.

— Очень хорошо помню! Я сам подавал генералу рапорт об их отличной работе. Что же с ним?

Ахлупин помрачнел.

— Видел его я сегодня... Этапом шел... Послабленья-то ему не дали...

— Что ты говоришь! — воскликнули оба офицера. — Куда же их гнали?

— В Сибирь... Сам сказывал мне... Ему еще дело пришили, будто он бежать собрался, когда неприятель на нас напал...

— Как бежать? Да что ты говоришь! — закричал Щеголев, вскакивая на ноги. — Быть этого не может! Ведь они же все ко мне прибежали! Если бы они сарай от пожара в тот момент не отстояли, мы бы взлетели на воздух! Что-то надо предпринять! — обратился он к Волошинову.

— Прежде всего успокойтесь, — сказал Волошинов, — а то на вас лица нет. Пойдем, пройдемся немного.

Офицеры пошли по Канатной улице.

— Что же вы думаете предпринять, если не были уважены ходатайства тогда, когда мы все награждались?

— Я напишу государю!.. Добьюсь правды!

— Полноте, — сморщился поручик. — Пора вам стать взрослым человеком и понять, что правду надо искать не у царя. Неужели вы не понимаете, что все ваши хлопоты совершенно впустую? Если царь мог поцеловать Рылеева, а потом отправить его на виселицу, то уж он не помилует крепостного, поднявшего руку на своего барина...

— У нас крепостных не считают людьми...

— А вы только сейчас об этом узнали? — чуть насмешливо спросил Волошинов.

— Не сейчас, конечно. Но мне не приходилось так близко сталкиваться с подобной вопиющей несправедливостью.

— Не нами началось, — вздохнул Волошинов, — не нами и кончится.

Наступила длительная пауза.

— Скажите-ка лучше, — первым нарушил ее поручик, — почему вы считаете, что здесь нечего будет делать?