Гонец

— А что с Санией, где она сейчас?

— Не знаю, брат, — вздохнул Томан. — Мы расстались с нею и ее отцом в степях Сарыарки. Оракбай сказал, что они поедут искать своих дальних родственников к берегам Сырдарьи. Пусть аллах сбережет их от стрел и арканов джунгар. — Томан больше не проронил ни слова. Молчали и остальные. Никто не спросил: кем приходится Сания Кенжебатыру…

Дозорные провели всех сарбазов, сопровождавших батыра Тайлака, к броду. А на другом берегу, пройдя сквозь заросли тальника, они сразу оказались среди огромного скопища ополченцев, отдыхавших на просторной поляне. Тут находилось человек пятьсот, не меньше. Это был один из отрядов Тайлака. Своего вожака люди встретили восторженно, наперебой повторяя все ту же весть, придавшую всем силу, весть о том, что батыры Санырак и Малайсары ведут своих жигитов к ним, что они уже близко, что хорошо бы послать глашатаев ко всем другим батырам, все сыны Алаша [60] — братья, нечего делиться на племена, роды и жузы перед лицом общего врага: не надо ждать, пока ханы и султаны соблаговолят унять свою спесь и пойдут на уступки друг другу. Теперь ясно, что только единство даст победу, поможет сохранять родную землю, а врозь не одолеть конницу джунгар…

…Когда после долгих размышлений военачальников главные тумены джунгарской конницы под водительством свирепого Хансаны, растянувшись полумесяцем, стремительно двинулись вперед к месту расположения жигитов Тайлака с полной уверенностью, что они застанут сарбазов врасплох, то их встретила одна единственная сотня казахов, закрепившаяся меж камнями на трех небольших высотах у подступа к тем местам, где раньше располагались юрты и шатры ополченцев.

Сотня отчаянно отстреливалась из самодельных фитильных ружей и луков. Достаточно было одной пушки, чтобы покончить с ними сразу, но рассвирепевший Хансана приказал взять жигитов живыми.

Прошло несколько часов, прежде чем удалось скрутить руки двадцати жигитам, остальные погибли в рукопашной. И когда Шона-Доба прискакал к месту боя, Хансана упал в поклоне перед копытами его коня, прося прощения за то, что еще раз упустил живым Тайлака. Двадцать пленников предстали перед принцем. Глаза Шона-Доба налились кровью.

— Где ваша трусливая конница, где Тайлак? — вскричал повелитель. Тысячи джунгар, заполнивших долину и удивленно взиравших на золу потухших костров, которые ночью вселяли в них страх, молча, не слезая с коней, не выпуская из рук оружия, смотрели на пленников.

— Он ждет тебя между реками Буланты и Боленты! И если ты не трус, то явись со своей конницей туда! Завтра в полдень он ждет тебя, безмозглый бродяга! Или убирайся прочь с нашей земли! — прогремел голос Татымтая. Он стоял впереди всех пленных. С него была содрана кольчуга, безжизненно висела окровавленная правая рука, а из левого плеча торчал обломок стрелы.

— Молись своему богу, шакал! Ты доживаешь свои последние дни! — напрягая последние усилия, крикнул Татымтай и стал медленно опускаться на землю. Но израненные друзья подхватили его. Мертвая тишина нависла над войском джунгар. Лицо принца передернулось. Он взмахнул саблей — и тысячи копыт прошлись по телам двадцати сарбазов. Но не успели джунгары дождаться следующего приказа, как примчался вестник от косоглазого Дамба: сарбазы Санырака и Малайсары покинули свою стоянку и, не приняв боя, исчезли неизвестно куда.

Ударом сабли располосовав лицо гонца, принц скрылся в своем походном шатре. Растерянный Хансана приказал тысячникам отвести свои тумены подальше от шатра и расположить их в местах бывших стоянок сарбазов Тайлака.

…Провидцы Тайлака донесли обо всем случившемся батырам, они также сообщили, что тумены Дамбы спешат к шатру принца. По всему видно, что джунгары решили вновь собрать всю свою конницу в единый кулак.

Сменив в пути двух коней, прибыл гонец от батыра Богенбая, который предупреждал, что со стороны Аягуза движется свежая джунгарская конница, посланная хунтайджи для подкрепления сил Шона-Доба, и что она находится в пяти переходах от реки Буланты. «Они не дойдут до шатра своего повелителя, у безымянных сопок их встретим мы!» — повторил гонец слова Богенбая.

…До поздней ночи совещались батыры в белой юрте, воздвигнутой на высоком берегу реки. Все опытные воины, знавшие эту местность, как свои пять пальцев, были собраны на этот совет. Батыры сидели полукругом, занимая места по старшинству возраста. На самых почетных местах восседали старейшины родов и воины, прославившиеся в битвах с джунгарами еще при хане Тауке. Возле старейшин расположились Малайсары, Санырак и Тайлак. На совет был приглашен и Кенже вместе с Томаном. А друзья Кенжебатыра, Лаубай и Хайдар, уже успели найти своих сородичей, даже Егорка нашел своих русов. Это были мужики и казаки, бежавшие с каторги или подневольных работ на строительстве только что начавших возводиться по правому берегу Ертиса русских крепостей — Омска, Ямышевки и Семипалатного. Были тут и просто бродяги — любители вольной жизни. Под знаменем Саныракбатыра в те дни оказалось более ста русских людей. Хайдар нашел среди сарбазов и своих башкир, и татар, которые пришли сюда за лихим прославленным вольнолюбцем-батыром Таймазом. Сам Таймаз находился здесь же в юрте, на совете батыров и старейшин, он сидел рядом с Саныраком.

— Благословение создателю, настало время силой измерить силу в открытом поле, — начал низкорослый худощавый старец, сидевший на самом почетном месте. — Настало время, когда наши жигиты могут в открытом бою показать свою храбрость и удаль. На эту священную битву идут вместе не только сыны всех племен Алаша, а братья наши киргизы и каракалпаки, узбеки и башкиры. Пусть враг не увидит наших спин, пусть на поле брани брат не покинет брата, — взвешивая каждое слово, медленно говорил старец. Кенже молча прошел взглядом по лицам батыров. Все они хранили спокойное, степенное, уверенное выражение. А там, за стенами юрты, слышались веселые голоса сарбазов, смех и звон оружия. Царило спокойствие, которое приходит лишь тогда, когда люди не сомневаются в своих силах. На какое-то время под влиянием этой торжественности забывался и Кенже, но проходили минуты, и он внезапно с острой болью вновь вспоминал рассказ Томана, вспоминал о Сании, и ему становилось мучительно от сознания своей беспомощности и от неведения.

Где, в каких краях теперь Сания? Где ее искать, помнит ли она о нем? Он уже успел побывать в этом лагере среди женщин и девушек, которые здесь, как и всюду, сопровождают своих мужей или братьев, помогают готовить пищу, ухаживают за ранеными, а в трудную минуту, заправив волосы под шапку, взяв в руки пику, лук или саблю, не хуже мужчин сражаются с врагом. Так всегда было в казахской степи. Кенже не нашел Санию среди них.

Он сидел, погрузившись в свои мысли, рассеянно слушая назидания старцев и короткие речи батыров о предстоящей битве, и только слова Санырака: «…После битвы мы двинемся на юг — к Туркестану, к Сырдарье, чтобы объединиться с батырами, которые ведут там бои с полчищами Дабаджи», — вывели его из задумчивости. Ему показалось, что слова Санырака предвещают скорую встречу с Санией. Ведь они направят своих коней к Сырдарье. А Томан сказал, что Сания со своим отцом уехала к ее берегам.

И с этого момента Кенже словно подменили. Он о нетерпением стал ожидать боя. Будучи внешне спокойным, он старался не пропустить ни одного слова то и дело прибывавших к юрте и вновь исчезавших гонцов, дозорных и провидцев. Ему хотелось узнать: как близко подошли джунгары, когда же начнется бой?

И удивительное дело — он никогда раньше не испытывал такого странного чувства — какая-то пустота, тоска все равно одолевали его. Он не мог думать о смерти отца. Он думал только о Сании. Донесения он слушал со вниманием, но и с раздражением. К чему все эти разговоры? Скорее надо выводить войска навстречу джунгарам, скорее начинать бой.

Он не мог терпеть этой медлительности. Чего ждать, зачем так долго думать о расстановке сил? Все равно, куда бы ни поставить ту или иную тысячу сарбазов, бой придется вести всем, так не лучше ли выступать сейчас, всей лавиной обрушиться на джунгар. На этот раз поражения не будет — будет победа. Его ничего не страшило, он не думал о смерти.