Всеволод Большое Гнездо. "Золотая осень" Древней Руси

Он довёл её до светлицы, что была отведена ей, и оставил. Для неё и её сопровождающих уже были натоплены бани, столы уставлены кушаньями и напитками, слуги суетились, стараясь угодить дорогим гостям.

А потом начались приготовления к свадьбе. Всеволод отнёсся к ним со спокойной обречённостью. То, чему было положено свершиться, должно было произойти. Не век холостяковать, пора и семьёй обзаводиться. Поскольку родители невесты на свадьбу не приехали, ей назначили посажёных отца и мать, это были боярин Иван Радиславич с супругой. Затем выбрали тысяцкого, сидячих бояр и боярынь, старших и меньших дружков, назначены были свадебные дети боярские. Из слуг назначили свадебные чины: свечников, каравайников и фонарщиков. Сверх всех свадебных чинов был выделен один, очень высокий чин — ясельничий, в задачу которого было защищать свадьбу от всякого лиха и предохранять от колдовства и порчи, ибо свадебное время было особенно удобным для порч и колдовских лиходейств.

У простых людей в день венчания жених и невеста встречались в доме невесты; на свадьбе у князя всё это происходило в одном и том же дворце. Всеволод собрался в своей горнице. Там его благословил митрополит, и со всеми свадебными чинами он направился в горницу Марии; впереди шли протопоп и крестовый надельный священник. Священники кропили водою путь, тысяцкий вёл князя под руку.

На скамейку жениха и невесты было уложено сорок соболей. Всеволод уселся рядом с Марией и взглянул на неё. Щёки её были красны то ли от румянца, то ли были накрашены, он этого не разобрал; держалась она спокойно и строго, и это кольнуло его, ему почему-то хотелось увидеть её взволнованной и смятенной.

Разнесли кушанья, гости принялись за еду. Впрочем, они ели больше для приличия, потому что скоро все встали и приготовились выходить. Новобрачные подошли к родителям и приняли благословение. Сваха в это время бросала в толпу деньги, хмель, куски материи.

Перед дворцом стояло множество осёдланных коней, запряжённых возков. Хотя было лето, но новобрачным были поданы сани, украшенные лентами, коврами, дорогими материями; на сиденье были положены бархатные подушки, над дугою подвешены волчьи и лисьи хвосты. Невеста села в сани с двумя свахами, а жених вскочил на коня, и весь поезд двинулся к собору. Путь до собора был устлан камками — шёлковой узорчатой тканью, а двадцать детей боярских наблюдали, чтобы никто не переходил пути между женихом и невестой.

После венчания Мария отправилась в свою горницу, Всеволод, согласно обычаю, стал приглашать жену и гостей на пир...

Пировали с большим размахом всю неделю, а потом потекли обыденные дни. Особой радости от семейной жизни Всеволод не испытывал. Он видел, что жена его была наделена редкой красотой, что она умна и выдержанна, что сразу прониклась к нему уважением и любовью, но сам ничего подобного не испытывал. Её красота светила, но не грела. Он не питал к ней и доли тех чувств, которые познал с Виринеей и Евстахией. Едва выходил из дворца, как тотчас переставал думать о ней и вновь возвращался к мыслям о жене, лишь увидев её. Когда же отлучался на длительное время, то просто-напросто забывал, что он женатый человек, что кто-то его ждёт и любит, и спохватывался только при возвращении во дворец. Мария тотчас заметила холодность мужа, но, гордая горянка, не подала и вида, оставалась ровна и приветлива в отношениях с ним, только несколько замкнулась и ушла в себя, что Всеволод воспринял с полным равнодушием.

Минул год после свадьбы, наступил второй. Прошедшее время сгладило и притушило тоску Всеволода по Евстахии. Он всё реже и реже вспоминал о ней. Вместе с тем медленно, постепенно, незаметно для него, входила в его жизнь Мария. Он видел её редкую красоту, отмечал сдержанность, ценил ум, всё больше и больше проникался доверием к ней. Как-то само собой случилось, что стал советоваться, выслушивал её мнение, порой спорил, иногда соглашался. Совместная жизнь сближала их.

Как-то, находясь в Ростове, у арабского купца приглядел красочный платок и по приезде домой, отчего-то смущаясь, неловко сунул его Марии. Взглянув в её лицо, он был поражён, увидев радостную улыбку и выступившие на глазах слёзы. «Чего-то я недоглядел, — подумал он про себя. — Наверно, надо быть мне с ней понежней и повнимательней...»

Между тем дела в княжестве требовали от него всё большего внимания и напряжения. Неожиданно в порубе умер рязанский князь Глеб. Он и раньше прихварывал, а тут земляной пол и холодный сырой воздух окончательно доконали его. Ещё ранее Всеволод несколько раз предлагал ему составить договор: он, Всеволод, выпускает его на свободу, но взамен Глеб должен отказаться от Рязани и уехать жить в Южную Русь. Однако Глеб заупрямился.

— Лучше умру в темнице, — говорил он, — а не пойду в Русь на изгнание.

Иначе поступил Роман. Он после смерти отца целовал крест, обещал покорность владимирскому князю и был отпущен на княжение в Рязань.

Однако в неволе продолжали оставаться Мстислав и Ярополк Ростиславичи. Во Владимир приезжали и просили за них смоленский князь Мстислав, черниговский епископ Порфирий и игумен черниговского монастыря Ефрем. Всеволод обещал им в скором времени отпустить пленников. Его душе была противна месть, которая вела к напрасному пролитию крови, смерть князя Глеба тяжело легла на его душу, и ему не хотелось повторения подобной беды. Он вызвал к себе Мстислава и Ярополка, чтобы предложить уладить их спор так же мирно, как с Романом: он отпустит их на волю, но они поклянутся, что оставят мысль о Ростове и Суздале.

Братья были измучены двухлетним сидением, вид был у них больной, лица восковые. Только княжеская гордость не позволила им согласиться тотчас, и они просили время подумать. Всеволод уступил, уверенный, что скоро всё разрешится благополучно.

Однако приезды высокопоставленных людей и его переговоры с пленниками не остались не замеченными владимирцами. Слишком много зла причинили Ростиславичи, чтобы они забыли о них. И вот в 1178 году на вече сразу несколько человек заговорили о том, что скоро князь выпустит на волю заклятых врагов. Решено было идти на княжий двор и вызвать Всеволода для разговора.

Князь в это время сидел в своей горнице и читал «Житие и хождение Даниила, игумена Русской земли в Святые места». Он перечитывал уже в третий раз это увлекательное повествование, как услышал многоголосый шум и выглянул в окно. Княжий двор бурлил от многочисленной толпы народа. Сердце Всеволода сжалось, он сразу догадался, зачем явились владимирцы, и понял, что опоздал со спасением Ростиславичей.

Всеволод настежь открыл окно, теперь он стоял перед народом, как на вечевом помосте, видимый всеми. Толпа настороженно затихла.

   — Зачем пришли? Чего вам надобно? — спросил Всеволод.

   — Суда требуем! Ростиславичей к ответу призови, князь! — раздались голоса.

   — Хорошо, обещаю на днях устроить над ними суд праведный. Чего хотите ещё?

   — Мало нам этого! — взорвался какой-то мужичок, лицо которого было невозможно разглядеть. — Мы уже два года ждём княжеского суда! Не желаем больше терпеть! Суди сейчас же!

   — Суда! Суда! Суда! — вдруг дружно заревела толпа; лица всех были решительны и непримиримы, и Всеволод понял, что уговорить их не удастся.

   — Хорошо, — покорно согласился он. — Будет вам суд немедленный. Сейчас приведут пленников.

Но тут в средине толпы на руках был поднят мужик, который закричал зычным голосом:

   — Приговори, князь, Ростиславичей, как мы того требуем! А воля наша такова: пусть они будут ослеплены, чтобы никогда не смогли привести войска к Владимиру и не сумели опустошить ни город, ни его окрестности!

   — Верна-а-а! — изошлась толпа диким криком, и столько было в этом крике ярости и ненависти, что не выполнить волю её означало подвергнуть себя страшному риску; народ мог расправиться и с ним.

Всеволод отошёл от окна и стал прикидывать, можно ли спасти Ростиславичей? В это время в горницу вошла Мария. Вид её был встревоженный.