Пламенем испепеленные сердца

— Это не служанка, а моя невестка, жена моего внука, царевича Левана, — с любезной улыбкой отрезала Кетеван, глазами указав на царевича, и дала понять, что собирается уйти.

— Не спеши, царица цариц, я хочу показать тебе одного грузина, вашего земляка. Когда шах Аббас из Грузии возвращался, мы дали ему дорогу, посторонились, такое у нас правило — не стоять у него на пути. За кизилбашами тянулся караван пленников, такой длинный, что, казалось, ему не будет конца… Мои люди издали наблюдали и за войском, и за этим караваном. Многие старики и дети падали и умирали прямо на дороге. Вступив в наши владения, четыре молодца ловко отстали от других и скрылись. В Грузию вернуться они не рискнули, ибо знали, что по пути все равно угодят в руки какому-нибудь беку или хану, а за побег, ты и без меня знаешь, пленных карали смертью. Одним словом, эти парни остались у нас, мы их приняли, научили нашему языку и обычаям, они и теперь живут с нами. Трое нынче в отсутствии, а один вернулся незадолго до твоего прибытия.

— Может, ты мне покажешь его?

— Для этого-то мы тебя и пригласили к нам, — ответил Дауд и велел одному из племянников позвать грузина. — Он тут недалеко, с твоими людьми беседует.

Ждать пришлось недолго. В пещеру вошел черноволосый мужчина лет тридцати, среднего роста, в грузинском чохе и архалуке. Он по-восточному приветствовал всех, потом по-грузински обратился к Кетеван:

— Да будет благословенным прибытие твое, государыня!

Кетеван с улыбкой оглядела крепко сбитого парня и предложила гостю сесть напротив. Он сел, но на еду даже не взглянул, внимательно рассматривал соотечественников, дольше всех же разглядывал старика Георгия и царевича Левана.

— Ты откуда, сын мой? — спросила Кетеван.

— Из Гареджи, государыня.

— В караване, откуда ты сбежал, у тебя не оставалось родных?

— Нет, государыня. Только те и сбежали, у кого среди угнанных родни не было.

— Почему ты не вернулся на родину?

— Да как тебе ответить, государыня! Кто знает, остался ли кто на родине?! Мы, когда нас сюда погнали, думали, что здесь вся Кахети, куда же нам было возвращаться? На развалины да пепелища?.. А мстить этим людоедам и здесь можно неплохо, даже очень неплохо.

Царица объяснила соотечественнику, что, несмотря на все беды, в Грузии еще остались грузины.

— Кроме того, Картли на сей раз шах не тронул и до Западной Грузии ему не дотянуться… Так что, если сумеешь, надо домой возвращаться, там ты больше понадобишься, больше пользы принесешь и себе, и народу, и стране.

— Долог путь до родины, государыня, поймают и голову с плеч, — как-то по-детски засмеялся парень. — Только не подумай, ради бога святого, что мы смерти боимся… Смерть не страшна — мы зря умирать не хотим, ибо от всей души жаждем их крови попить, а здесь, в этих местах и среди этих добрых людей, как раз подходящее место, чтоб эту душевную жажду утолить. Тот день — не день, когда мы двух неверных не придушим вот этими руками. — И парень с добродушной улыбкой ловко вытянул вперед свои здоровые лапищи.

— И до каких пор вы так собираетесь жить?

— А пока дышим! Ни кола, ни двора у нас нет, родичей всех сюда погнали. Возвратиться домой, чтобы зря по пути пропасть? Какой толк?.. А курды — смелый, ловкий и душевный народ, кровь в них кипит, а сердце гложет жажда мести не меньше нашей… Знают они в этом деле толк, ох как знают!

Кетеван задумалась. Наступила тишина, которую нарушил Леван осторожным вопросом:

— Может, ты пойдешь с нами? Мы возьмем тебя в нашу свиту. У нас без дела тоже не будешь.

— Нет, царевич, — не мешкая отвечал гареджиец. — У вас своя дорога, у нас своя. Вы по своей воле лезете в пасть дракону, а мы из этой пасти, слава всевышнему, ловко выбрались, и снова туда угодить не дай боже. Мы и здесь родному народу неплохо служим, — осмелел довольный своей находчивостью парень. — Вот только то плохо, что грузинских девушек у нас нет. А зачем нам дети от неверных? Хотя ничего, что-нибудь придумаем, с этой бедой тоже справимся. Может, подстережем мерзавцев, которые грузинок для гаремов воруют и продают. Отнимем без труда, себе заберем девушек — и их спасем, и сами семьями обзаведемся. И сейчас мы в долине были все четверо, крутились возле одного ханского гарема, там наших женщин не меньше десятка держат в плену. Сулейман вот за мной человека прислал, иначе я до сих пор там бы оставался.

Царица тихонько спросила у Дауда:

— Ты для него девушку просил?

Дауд кивнул.

— Хорошие парни, мы им наших женщин с удовольствием бы отдали, но они своих, грузинок, хотят. Теперь помогаем им в поисках. Стараемся как можем, хотим общими усилиями маленькое грузинское поселение в Курдистане создать, — улыбнулся он добро, оскалив свои желтые зубы.

Царица еще раз поблагодарила хозяев за гостеприимство, подарила им серебряные азарпеши, Сулейману пожаловала лезгинской работы кинжал, затем спросила земляка, как его зовут.

Он ответил шепотом, скромно понурив голову:

— Раньше Датуной звали, государыня… А здесь Даудом кличут.

Грузины переглянулись. Кетеван подошла к Дауду-Датуне, положила руку ему на плечо и поцеловала в лоб, затем сняла маленький, но красивый кинжал, который носила на поясе, и радушно протянула парню:

— Это тебе от меня на память. Врага не щади, себя береги. Не забывай, какого народа ты сын. Когда я буду возвращаться обратно — только не знаю, когда это будет, — возьму с собой всех четверых, и если Сулейман не воспротивится, еще четверых курдов прихвачу обязательно. Места у нас много и земли на всех хватит, овец и другой скот у нас тоже разводить можно, — обратилась к курдам Кетеван, — если понравится, переселяйтесь к нам, мы вас примем и ни землей, ни водой и вином, ни хлебом и солью попрекать не станем.

Дауд и Сулейман низко поклонились царице.

— Изустной истории нашего племени, — негромко начал Дауд, подняв глаза, — мы хорошо знаем и помним о возвышении при грузинском дворе наших великих предков Закри и Вани. Они верно служили такой же грузинской царице цариц, какой ты ходишь по земле. От отцов и дедов мы слышали, что после того, как арабы разорили Курдистан, многие сыны нашего племени поселились на грузинской земле и прославились своей верной службой вашему престолу и народу доброму.

— Теснимые народы всегда были вместе и вместе должны быть впредь. Сила наша — в единстве, — твердо проговорила Кетеван.

Хозяева еще раз попытались задержать гостей, но Кетеван, сославшись на осеннюю непогоду и дальний путь, велела собираться, отказавшись от проводников.

И в эту ночь им пришлось ставить шатры под открытым небом.

На рассвете не досчитались лошади царевича.

Леван помрачнел.

Георгий вспомнил последние слова, которые на прощание сказала курдам царица, и рассмеялся…

Караван тронулся в путь; Лела уступила своего коня Левану, а сама пристроилась на арбе.

Они уже достаточно удалились от места ночлега, когда сзади раздался конский топот.

Караван остановился.

Не успели оглянуться, как небольшой отряд курдов во главе с Сулейманом и Датуной очутился перед караваном. Сулейман вел в поводу пропавшего коня…

Царица с просветленным лицом повернулась к Георгию, ее глаза искрились мудростью — добро рождает добро. Да, поступок курдов служил еще одним доказательством того, что добро, совершенное и на чужой земле, приносит двойное добро.

Измена Георгия Саакадзе в Марткопи взбесила шаха Аббаса.

Давно миновало время, когда он считался с османами и, при решении судьбы Грузии, желая рассеять их подозрения, старался не проявлять чрезмерную активность в делах Картли и Кахети, ибо надеялся руками османов расправиться с русскими, волей истории подступавшими к Кавказу для укрепления южных границ.

Особенно озлобляло шахиншаха еще и то обстоятельство, что Георгий Саакадзе не ограничился действиями в Картли, прогнал назначенного правителем Кахети Пеикар-хана, пошел на Гянджу и Карабах, взял Гянджу, разорил Карабах и бежавших кизилбашей беспощадно гнал до самого Аракса. Еще более бесило шаха, считавшего себя повелителем мира, что предатель, опередив его, пригласил царя Теймураза на картлийский престол. Тщательно взвесил шах и то, что воспитанный при его дворе, ускользнувший из его когтей кахетинский царь, приславший в знак преданности свою мать и двух царевичей, по дурному примеру Георгия-моурави тоже много себе позволяет.