Человек из Вавилона

Абуласан сидел у очага, которому он поверял свои сокровенные мысли, и оценивал достоуважаемых при дворе вельмож. Пытался заглянуть в душу каждому, сопоставить их слова с их же делами.

Кахабер Варданисдзе — бывший главный казначей — на торжественном приеме у царицы ничем не выдал своих чувств. Будто у него отобрали не казну, а простую иголку. Известив о новом назначении Абуласана, царица обернулась к Варданисдзе и, тепло улыбнувшись ему, спросила, не желает ли он сказать несколько слов. Кахабер Варданисдзе покорно склонил голову.

— Нет, — ответил он, — кроме того, что я служил вам верою и правдой, пока на то была воля ваша, и, если я заслужил чем-то ваше неудовольствие, вы уж простите меня.

Он подошел к царице, преклонил колени и склонил голову. Царица отвела взор, не хотела встречаться взглядом с отставным казначеем. В этот момент раздался громкий смех царя-супруга Георгия Боголюбского, и все обернулись к нему. И Абуласан вновь увидел просверк молнии в глазах царицы.

— Мне нечего тебе прощать, — как ни в чем не бывало произнесла Тамар, — я, царица Грузии, благодарна тебе за верную службу.

Через несколько дней Кахабер Варданисдзе запряг арбы, нагрузил их домашним скарбом и уехал в родовое поместье. С тех пор его не видели не только при дворе, но и вообще в Тбилиси. Именно это и тревожило Абуласана. Почему молчит бывший казначей? Что он готовит своему преемнику?

Абуласан позвал Тимотэ. Тимотэ тут же возник на пороге.

— Где Диомидэ, почему до сих пор его нет? — спросил Абуласан.

— Мы отыскали его, он скоро будет, батоно, — отвечал Тимотэ. Абуласан кивком головы отпустил слугу и вновь предался своим мыслям.

Сколько воды утекло с тех пор, как царица вручила Абуласану грамоту о его назначении главным казначеем — зима, весна, лето, уже и осень подходила к концу, а царица ни разу не призвала его к себе. Ни разу даже не побеседовала с ним, будто ни стране, ни ей самой не требовался казначей. Без казначея действительно не обходится ни один день, но вместо Абуласана во дворец призывали Парнавазисдзе. Абуласан сам избрал его своим заместителем, когда Георгий Боголюбский спросил его, кого бы он хотел видеть в товарищах казначея. А этот товарищ неожиданно превратился в его замену. Именно с него, Парнавазисдзе, спрашивала царица то, что должна была спросить с главного казначея, именно ему приказывала то, что должна была приказать главному казначею.

Боголюбский по-прежнему оставался приветлив при редких встречах. А однажды вдруг самолично пожаловал к нему домой. Абуласан немедленно вызвал к себе нового правителя Тбилиси Джорджикисдзе и своего помощника Парнавазисдзе. Они славно попировали и повеселились. Через несколько дней царь-супруг при встрече сказал ему:

— Я хочу быть твоим другом, потому и пожаловал к тебе, а ты приглашаешь к себе других. Я посещу тебя, если никого больше не будет. К чему эти лишние люди, бесконечные разговоры и всякие песни?! — Абуласану почему-то вспомнились строки из письма Занкана, а царь-супруг огляделся по сторонам и, как бы давая кому-то обещание, изрек: — В Грузии установится порядок, непременно установится!

Раз в неделю, по крайней мере, царь-супруг посещал Абуласана. Он не пожелал сидеть в гостиной за круглым византийским столом, предпочитая винный погреб, пропитанный запахами чеснока и солений, где обычно собирались абуласановские слуги, конюхи, пекари. Абуласан не находил себе места от смущения, ему так не нравились эти посиделки с царем-супругом в марани [24], что кусок, не говоря уже о вине, не шел в горло. А гостю было все нипочем — ест или нет хозяин, а если пьет, то почему не говорит тостов… Пока он был трезв, без конца повторял, что научит грузин управлять государством, что наведет в Грузии порядок, но стоило ему опорожнить пару кубков, как начинал со всем соглашаться, с губ уже не сходила улыбка и выражение блаженства на лице вызывало зависть. В эти минуты он был добрым и ласковым собутыльником.

Как-то раз Абуласан доверительным тоном заговорил о том, что пора бы уже оценить вклад Габаона в общее дело, Боголюбский ответил, завтра же ему воздастся по заслугам, но ни назавтра, ни на другой день, ни позднее он так и не вспомнил об этом разговоре.

Габаон, правда, бросил их, не проявил стойкости, которая требовалась в такое время, но ведь и не выдал, не осрамил перед всем миром, и Абуласан не раз обещал Габаону, как только покончит с неотложными делами, позаботиться и о нем. На что Габаон с улыбкой отвечал:

— Мое терпение иссякает, так-то!

Визиты царя-супруга давали ему ощущение определенного превосходства над другими, но он понимал и всю опасность этих посещений: что скажет царица или как посмотрят вельможи на тот факт, что царь-супруг пьянствует в его марани? Страх был небеспочвенным. Это подтверждала и обида Джорджикисдзе, нового правителя Тбилиси: «Интересно, почему вы пренебрегаете мною, может быть, я пить не умею, или беседу поддержать не смогу, или спеть не спою»? Главный казначей пропустил это замечание мимо ушей, он ничего не скрывал от Джорджикисдзе — тот прекрасно знал о недуге Боголюбского, — но говорить об этом не хотелось. Совсем иная мысль вызвала у него сердцебиение: ежели о посиделках в марани известно Джорджикисдзе, стало быть, слух о них дошел и до других ушей! А что, если и до ушей царицы?! Что он ответит ей?!

Абуласан почувствовал холодный пот на лбу.

Вот уже и сумерки сгустились, а Диомидэ все нет. Вроде нашли его…

Абуласан протянул руку к колокольчику, чтобы вызвать Тимотэ, поднял голову и увидел перед собой Диомидэ. Тот так тихо вошел в зал, что Абуласан ничего не услышал. Лицо Диомидэ было столь бесстрастно, а взгляд так невыразителен, что не только главный казначей, но и тайный соглядатай, вроде Диомидэ, ничего не смог бы прочесть на нем. Диомидэ, не отрывая глаз, смотрел на огонь в очаге. Абуласан оглядел его с ног до головы и почувствовал вдруг головокружение. Вот Диомидэ закружился вокруг своей оси. Боже, как он вертится! Нет, это зал вертится, а Диомидэ…

Абуласан вжался в кресло, закрыл глаза.

«Щеки у него — кровь с молоком, голова у такого не закружится», — подумал Абуласан и велел Диомидэ подойти поближе. Головокружение прошло, и он открыл глаза.

— Ничего не изменилось после нашей последней встречи, больше сообщить нечего, — тихо проговорил Диомидэ.

— Даром хлеб ешь?

— Ничего не происходит, так что…

После короткой паузы Абуласан спросил:

— А Кахабер Варданисдзе? И о нем тоже ничего?

— Ничего, батоно, сидит в своем имении, ни к кому не ходит, и к нему никто не захаживает.

— Никто из вельмож? — поразился Абуласан.

Диомидэ отрицательно покачал головой.

— Что это может значить? Возможно, к чему-то готовится, потому и осторожничает?!

«Разве не он был казначеем, когда Кутлу-Арслан чуть не поставил всю страну с ног на голову?» — подумал Абуласан, а вслух сказал:

— И все же что ты думаешь? Почему молчишь?

— Молчу, чтобы не ответить необдуманно.

— И все же?

— Мне кажется… он разочаровался в людях. Преданность его не оценили…

Абуласан ничего не ответил. Он тоже думал об этом. Эта мысль портила ему настроение. А стоит ли этот преходящий мир того, чтобы обрекать себя на мучения?! Но вслух произнес:

— Постарел, что ли?

— Не думаю. Он по-прежнему крепок. — Диомидэ умолк, а потом добавил: — Это свидетельствует скорее о мудрости, но не о старости.

Абуласан улыбнулся.

— А царь-супруг? — В голосе Абуласана звучало нетерпение.

— На той неделе я не мог утверждать с уверенностью, но сейчас могу — у царя-супруга появился новый друг — вельможа Тарханисдзе.

— Тарханисдзе? — от неожиданности Абуласан сорвался на крик. — О чем ты говоришь?!

— Дважды в неделю переодетый крестьянином он посещает Тарханисдзе.

Абуласан уставился на трепещущее в очаге пламя. Лазутчик принес плохие известия. Он должен что-то делать, должен что-то придумать. Разворошив поленья, спросил: