Победные трубы Майванда. Историческое повествование

Обдумывая предстоящую беседу с уже выехавшим из своей столицы Мухаммадом Якуб-ханом, Каваньяри неожиданно вспомнил гравюру в одной из недавно прочитанных им книг об Индии. На ней были изображены двое: в кресле сидел молодой человек с угрюмым взором, державший у колен двуствольное охотничье ружье. Длинный светлый халат, богато украшенный драгоценностями, белые шаровары и расшитые туфли с загнутыми кверху носами свидетельствовали, что их обладатель — человек Востока. За юношей, положив руку на спинку кресла, стоял пожилой мужчина с темными усами и аккуратно расчесанной седеющей бородой. Черный костюм-тройка, белая сорочка и черные башмаки изобличали в нем европейца. Он опирался на такое же ружье. Нахмуренные брови и сосредоточенный взгляд придавали ему озабоченный вид. Провинившийся юноша и его наставник — вот что сразу приходило в голову. Подпись же под гравюрой гласила: «Махараджа Удайпура и британский резидент» — и все становилось на свои места.

Внутренний смысл картины всецело совпадал с представлениями майора о том, какой характер должны принять грядущие переговоры, да и вообще отношения с его высочеством эмиром Афганистана Мухаммадом Якуб-ханом.

…3 мая молодой эмир с большой свитой — свыше четырехсот человек — покинул Кабул и двинулся на восток. Он решил предстать перед англичанами во всем блеске и потому взял с собой трех братьев скончавшегося эмира: Мухаммада Хашим-хана, Мухаммада Тохир-хана и Нека Мухаммад-хана, а также секретаря Шер Али-хана Мухаммада Наби-хана. Но основную роль играли при нем сипахсалар, главнокомандующий, Дауд Шах-хан и мустоуфи, министр финансов, Хабибулла-хан. Они должны были как бы уравновешивать друг друга. Английские эксперты знали, что пользовавшийся немалым авторитетом среди афганских сановников мустоуфи не определил открыто своего отношения к британским соседям. Зато генерал Дауд Шах-хан, который был склонен к дружбе с могущественными инглизи, не имел влиятельных сторонников.

Неподалеку от Гандамака, на пути следования конной процессии афганцев, был выстроен эскадрон 10-го полка британских гусар в синих мундирах и желтых киверах с белыми плюмажами. На некотором расстоянии от них расположилась 4-я горная батарея Пенджабских пограничных войск. Когда кортеж приблизился, юный субалтерн в таком же мундире, но в кивере алого цвета взмахнул саблей, и четыре пушки окутались густым облаком порохового дыма.

Это был почетный салют. И вместе с тем это было оскорбление, ибо по четко разработанному и давно известному ритуалу даже самых мелких индийских раджей, махараджей, навабов и им подобных владетелей обычно приветствовали выстрелами из девяти пушек. Правитель же крупной и пока еще независимой страны вполне мог претендовать на салют из двадцати одного орудия, как, например, низам Хайдарабада или махараджа Джамму и Кашмира, бывший вассал Кабула, самостоятельность которых была лишь формальной. И, уж во всяком случае, на залп из девятнадцати пушек, как махараджи Индура или Траванкура, бхопальский наваб или совершенно ничтожные по своему положению хан Келата и махараджа Колапура.

Впрочем, трудно утверждать, было ли задуманное Каваньяри нарушение восточного этикета осознано малосведущим в дипломатических тонкостях Якуб-ханом. Он ехал, глубоко погруженный в раздумье, и только неожиданно раздавшаяся артиллерийская пальба вывела его из этого состояния.

От гусарского эскадрона отделился всадник, молодой капитан. Приблизившись к эмиру, он отдал честь и произнес по-английски слова приветствия. Толмач перевел его слова на персидский язык.

В это время со стороны Гандамака появилась кавалькада из десяти-пятнадцати всадников. Она медленно приближалась к центру действия. Впереди на гнедой лошади ехал худощавый майор. За ним следовал молодой человек в гражданской одежде и надвинутой почти на нос каске. Их сопровождали совары из корпуса гидов. То был Каваньяри со своим помощником Дженкинсом.

Поравнявшись с Якуб-ханом, майор спешился. Эмир сделал то же самое, и они обменялись рукопожатиями. Англичанин испытующе взглянул на человека, с помощью и от имени которого Лондон и Симла надеялись диктовать афганцам свою волю.

Сын Шер Али-хана был высок, подтянут, строен. Из-под медной каски с белым султаном выбивались темные волосы. Глубоко посаженные, черные, как уголь, глаза выделялись даже на смуглом лице, окаймленном темной бородой. Его мундир удивительно напоминал русскую генеральскую форму. Единственным отличием, пожалуй, было богатое шитье на вороте, полах и обшлагах мундира.

Якуб-хана и его свиту разместили в заранее подготовленных помещениях, предупредив, что переговоры начнутся через три дня. В один из этих дней эмира пригласил командующий Пешаварской группой войск генерал Браун. Пожилой генерал, небольшой любитель «штатских сантиментов», принял Якуб-хана в своей роскошной палатке, разбитой в британском военном лагере в Гандамаке, и удостоил правителя Афганистана краткой аудиенции, на которой поделился впечатлениями о местном климате.

Наконец 10 мая в одном из гандамакских домов, превращенном в штаб английского передового отряда, начались переговоры.

Каваньяри потребовал, чтобы на первой встрече присутствовали только он с Дженкинсом да эмир. Майор чувствовал себя на подъеме. Он лишь на днях вернулся из Лахора, куда его срочно вызывал вице-король, и оказанный ему теплый прием не выходил у него из головы.

— Ну, дорогой майор, — радушно улыбнулся лорд Литтон, — теперь вы сможете по-настоящему проявить свои способности.

— Постараюсь, милорд, — поклонился Каваньяри.

— Необходимо, чтобы этот необузданный народ и его дикие вожди больше никогда не причиняли нам хлопот…

— Само собой разумеется, милорд.

— Мы долго ждали и, следует признать, ничего не делали, чтобы смыть позор наших прошлых неудач. Вы получите инструкции об основных пунктах договора. Не со всеми его условиями согласен Лондон. Как считают некоторые члены кабинета, кое-какие из перечисленных требований можно было бы смягчить. Но я вижу их насквозь. Великолепно понимая, что Афганистан следует подчинить британскому контролю, они опасаются шума со стороны оппозиции, стремящейся из любого нашего просчета извлечь выгоду. Вы же знаете, либералам надо покричать в парламенте и печати, хотя на нашем месте они делали бы абсолютно то же самое.

Майор понимающе кивнул.

— Так вот, никакой пощады! Имейте в виду: ваше положение в Кабуле будет во многом зависеть от отношений с новым эмиром. Правда, Кабул не самое привлекательное место на земле — не Париж, не Вена, не Мадрид, наконец. Да и Якуб этот, как утверждают, не отличается большим умом, но Британской империи совершенно необходим, я подчеркиваю, совершенно необходим афганский плацдарм!

— Смею заверить, милорд, — ответил Каваньяри, — я прекрасно сознаю важность и ответственность возложенной на меня задачи и постараюсь оправдать оказанное мне доверие.

— Великолепно! Ваши усилия будут достойно оценены сразу же по достижении успеха. Кроме того, обещаю: вы не засидитесь в этой холодной горной дыре. При первой возможности я переведу вас в теплые и благодатные индийские края. Гвалиор или Барода вас устраивают? — спросил Литтон и, не дожидаясь ответа, продолжал, — а оттуда недалеко и до кресла секретаря по иностранным делам при вице-короле…

У майора перехватило дух: честно признаться, об этом он и не мечтал. Каваньяри взглянул на Литтона с такой благодарностью, что тот даже растрогался.

— Итак, милейший Наполеон, с богом — вперед! Желаю удачи!

По дороге в Гайдамак политический офицер внимательно изучал полученные инструкции. Принятие афганцами содержавшихся в них условий не оставляло для них ни малейшей надежды на самостоятельность. Сами виноваты. Бессмысленно оказывать противодействие державе, во владениях которой никогда не заходит солнце!..

Глава 10

ПОД ДУЛАМИ ПУШЕК

10 мая его высочество Мухаммад Якуб-хан и представитель Британской империи майор Каваньяри, сопровождаемый, как обычно, Уильямом Дженкинсом из Индийской гражданской службы, встретились в специально отведенном помещении.