Рабиндранат Тагор

Он обладал умением постичь драматические возможности ситуаций, которые лишь бегло упомянуты на страницах классических произведений. Перевод не может донести весь блеск страсти и музыку стиха, но все же даст представление об общем направлении его поэзии, о растущем интересе Тагора к главным нравственным и духовным ценностям народа.

Привлек его внимание и сюжет буддийской легенды о монахе по имени Упогупто, ученике Будды. Юный прекрасный монах спал на земле за пределами городских стен Матхуры, вдруг что-то ударило его в грудь, и он, вздрогнув, проснулся. Это прекрасная куртизанка Вассавадатта наступила на него в темноте — она спешила на любовное свидание. Она осветила монаха фонарем и, увидев, как он прекрасен, стала просить его пойти в ее дом, ибо не подобает такому красивому юноше спать на жесткой земле. Монах взглянул на нее и мягко отвечал: "О гроздь очарований, мое время еще не пришло. Когда придет пора, я сам явлюсь к тебе". Прошло время, и однажды, когда монах проходил мимо городских стен, он увидел больную женщину, беспомощно лежащую на земле. Прекрасная куртизанка заболела оспой, и горожане, испугавшись заразы, изгнали ее из города. Монах положил голову женщины себе на колени, смочил ее губы водой. Женщина открыла глаза и спросила: "Кто ты, о милосердный?" Он отвечал: "Вассавадатта, теперь я пришел к тебе на свидание".

Но "гимны богам и восславление подвигов" не могли полностью удовлетворить поэта-лирика. В это время он создал три тома лирических стихов, каждый из которых стал вехой в развитии литературы его страны. Что бы ни говорил Платон, а муза лирической поэзии была для Рабиндраната его первой и последней любовью.

В первом стихотворении лирического сборника "Колпона" ("Фантазии") он говорит о своей неодолимой тяге к простору, заклинает свой дух не прекращать полета?

Есть в книге чудесные стихи о природе, особенно замечательна ода, посвященная "Концу года". Год в Бенгалии заканчивается в апреле, когда дуют горячие ветры и песчаные смерчи яростно проносятся по равнине, а за ними следует милосердный ливень. В такой день и написано это стихотворение, и читатель может расслышать в его страстном ритме судорожную ярость Духа времени, разрушающего старое и приносящего новое. Инстинктивная, языческая любовь поэта к природе, его жадный чувственный восторг перед разнообразием ее настроений обременены ныне печальными размышлениями.

В нескольких стихотворениях поэт предчувствует духовный кризис, ожидающий его. Господин жизни все больше становится Господином всего и требует поклонения. "Я бросил мое сердце в этот мир, ты поднял его и сделал своим. Я искал печали, вообразив, что это радость: ты обратил в радость мою печаль".

Но язычник не откажется с легкостью от своего Пана, любящий жизнь не отдаст свои бесчисленные привязанности ради самозабвенного аскетизма. По легкосердечию настроения, по игре мысли и живости языка, по утонченной любви к жизни Тагор никогда не создал ничего лучшего — ни раньше, ни позже, — чем сборник стихов, завершивший сороковой год его жизни. Он словно предчувствует, что половина жизни миновала. Перед наступлением второй половины, более величественной, но и более печальной, он пережил краткий промежуток в полном забвении и беззаботном наслаждении летящими мгновениями жизни. Книга так и названа "Кхоника", что означает "Мгновения". Он взял на себя неслыханную доселе смелость свободно применить разговорный язык с его сокращениями звуков, и в результате стих обрел такую силу, энергию и музыку, что именно этим сборником Тагор открыл будущее бенгальской поэзии. В языке народа он обрел свой подлинный язык и сделал его языком литературы.

Однако изысканные излияния высокого духа, щедрая чувствительность и беззаботность лишь прощальный дар уходящему столетию. Его дар новому столетию совершенно иной. Два новых сборника стихов, последовавших друг за другом, противоположны по духу. Сборник "Кхоника" помечен концом 1900 года, а "Нойбеддо" ("Дары") — началом 1901 года. В "Дарах" — сто стихотворений, написанных примерно за столько же дней. Вместо веселого художника-бродяги "Мгновений" здесь перед нами предстает подвижник. В стихах уже нет места ни высокому полету воображения, ни легкости мысли, ни эмоциональным всплескам или ритмическому разнообразию.

Поэт понял свою беспомощность, теперь он ждет света от своего Господина. Все остальное существует лишь потому, что существует Он. "Пусть твоя лампа будет гореть в моем доме. Моя лишь греет воздух и чадит". Поэт больше не боится боли. "Если дверь в мое сердце заперта, взломай ее, но не уходи. Если зов твой не может пробудить меня, разбуди меня ударом молнии". Страх искажает истину. "Я вглядываюсь в твою безмерность в ней нет и следа печали, боли или одиночества. Смерть обретает свою маску ужаса, боли и печали только тогда, когда, отвернувшись от тебя, я обращаю лицо к своей темной сути". Он не стыдится своего прошлого: даже в его беззаботные дни были моменты, которые обессмертило прикосновение Бесконечного: "Те скоротечные минуты, помеченные твоей рукой, сохранились, и, коротая время в детских забавах, я слышал твои шаги — их музыка звучит во всем мире, в музыке солнца и луны". Он будет терпеливо ждать, приемля все сущее, потому что знает, что "твои века текут за веками, совершенствуя дикий цветок".

Именно здесь лежит краеугольный камень его духовной философии — он обретет абсолют в самом себе, но не как Сверхсущество, удаленное и самопогруженное, уводящее людей от реального мира. Даже в этих переживаниях он не станет отворачиваться от реальной жизни. "Для меня избавление не в самоотречении. Я чувствую объятия свободы в тысяче восторженных связей с бытием". Любовь не противоречит долгу, наоборот, она освобождает долг от его тяжести и делает радостным то, что было трудным. Любовь к абсолюту и любовь к людям, как впоследствии доказывал Ганди, дополняют и оправдывают друг друга. Вера и патриотизм неразделимы в этих стихах. Гимн божеству становится молитвой своему народу. Он — патриот, но не националист. Идеал, который он ставит перед своей страной, может быть идеалом любого другого государства, на него могут откликнуться патриоты любой страны, вне зависимости от расы, национальности и веры.

Но никакой идеал не может быть достигнут без борьбы, и он молит Отца человечества: