Воевода

Казаки тоже, казалось, присмирели. Ночные вылазки случались всё реже. Позже из слов перебежавшего стрельца выяснилось, что причина уныния казаков — в ранении доселе неуязвимого Корелы. Он же показал, что Корела послал нескольких гонцов к царевичу с отчаянными просьбами о помощи.

Артиллерия вела систематический обстрел крепости. В конце концов не осталось ни одного здания. Однако казаки, переселившись в глубокие норы под землёй, сдаваться не собирались.

Как-то под вечер раненого Пожарского пришёл навестить рязанец Прокопий Ляпунов. Как всегда шумливый, он заполнил собой весь небольшой шатёр князя, нарушив его покой, доселе строго охраняемый дядькой.

   — Чего расхворался, Дмитрий? — басил рязанец, прищуря свой чёрный озорной глаз. — Пора подниматься, весна на дворе!

   — И то, собираюсь на днях встать! — согласился Пожарский и дотронулся до плеча, слегка поморщившись. — Хорошо, что левую зацепило, а не правую. Дядька, угости гостя мёдом, нашим, суздальским, из лесной малины.

   — Хорош, — похвалил Прокопий, отведав чашу густого, розового по цвету мёда. — Что в войске делается, пером не описать.

   — Что, воинских утех требуют? — живо спросил Пожарский и даже слегка приподнялся.

   — Напротив! — рассмеялся Ляпунов. — Воевод перестали совсем слушаться, каждый день десяток, а то и больше дворян отъезжают домой. Скоро ведь сев, вот и тоскуют по хозяйствам.

   — А что Мстиславский? Сердится, чай?

   — Мстиславскому море по колено! Одни уходят, зато другие приходят. Царь отряд за отрядом шлёт. Боится, как бы царевич снова силу не набрал: ведь, почитай, все южные города под его руку перешли: Воронеж, Елец, Дивны, даже — детище царское — Царёв-Борисов. Если так дальше пойдёт, царевич без всякой войны Россией овладеет.

   — А ты вроде бы и рад, Прокопий? — хмуро сказал Пожарский. — Что же тогда медлишь, тоже подался бы в свои рязанские владения?

   — Я сам знаю, как поступать! — с вызовом ответил Ляпунов. — Не мальчишка, чтобы меня учить. Не хочу быть в стороне, когда судьбы царёвы решаются.

   — Извини, коли обидел, — растерянно произнёс Дмитрий. — Я ведь и сам так думаю...

Вдруг за стенами шатра послышался гул, будто поднялся встревоженный улей, началась пальба пушек, где-то заржали кони.

Прокопий Ляпунов глянул озабоченно:

   — Что-то, видать, стряслось. Пойду узнаю.

Через несколько минут он вернулся, хохоча:

   — Вот вояки так вояки! Уже не ведают, где свои, а где чужие...

   — Да говори толком!

   — Толку как раз и нету, одна бестолковщина, — продолжал веселиться Ляпунов. — Представляешь, царевич в помощь Кореле прислал целый отряд стрельцов, а с ними саней сто с нарядом да едой всевозможной. Так наши сторожа их беспрепятственно впустили в лагерь, думали, что это очередное царское пополнение. А расчухались только сейчас, когда те уже в крепости очутились и казаки от радости шум подняли!

   — Может, предательство чьё-то? — подозрительно спросил Пожарский.

   — Навряд. Просто ротозейство наше расейское! — хмыкнул Ляпунов. — А ты ещё о воинской доблести печёшься. С такими навоюешь! Два месяца крепостцу, где человек двести всего и осталось, не можем взять. А теперь, когда Корела получил такое подкрепление, сам чёрт ему не брат! Да ещё как снег сойдёт, к крепости вообще не подойдёшь — с одной стороны река, а с другой, говорят, трясина и камыши. Вот и будем куковать здесь до зимних заморозков, если...

   — Что — «если»?

   — Если война сама собой не кончится!

   — Как это? — не понял Пожарский.

   — А так! — с вызовом сказал Ляпунов. — Лежишь тут, ничего не слышишь. А я слышу от многих дворян, своих товарищей, де, не пора ли и нам царевичу челом бить. Раз уж Борис неспособным государем оказался.

   — Разве можно изменять присяге! — ужаснулся Дмитрий, в бессилии откинувшись на подушку. — Ведь мы решение Земского сбора подписывали, крест целовали.

   — Ну, кто подписывал, а кто нет! — язвительно проговорил Ляпунов. — Мы, рязанцы, например, не подписывали и часто поперёк шли, за что не раз в опалу попадали. Так чего же нам царя Бориса любить и защищать? Пусть сам за свои грехи перед Богом и народом теперь и ответит. И ещё, вот ты всё о воинской доблести печёшься! А против кого саблю поднять собираешься, подумал? Когда польские гусары или иные иноземцы против нас идут, тут понятно. А сейчас у царевича — поляков всего горстка. Одни православные в его войске. Что же, будет русский с русским воевать? Ты подумай!

Пожарский молчал, отвернувшись к стене. Ляпунов услышал хрипловатый голос Надей:

   — Шёл бы ты, батюшка, восвояси. Видишь, князюшка не в себе.

   — Эх, дядька! А кто сейчас в себе? — махнул рукой Ляпунов и вышел из шатра.

...Когда через несколько дней Пожарский смог самостоятельно сесть на лошадь, он объехал весь обширный лагерь и удостоверился в правоте слов Ляпунова — везде царили разброд и шатание. Досадно подумалось: «Может, и прав Ляпунов — надо кончать воевать, разъехаться всем по домам и пусть Борис сам с царевичем разбирается — кто законный правитель, а кто — нет...»

Дмитрий вспомнил, как вчера, не удержав любопытства, попросил Надею привезти от Ляпунова очередное письмо царевича. Тот писал, обращаясь к царскому воинству:

«Не стыдно ли вам, люди, быть такими пентюхами и не замечать, что служите изменнику отечества, чьи деяния вам хорошо ведомы: и как овладел он короною, и какому утешению подвёл он все знатные роды — моих родственников, полагая, что когда изведёт их, то будет жить без печали? Поставьте меня перед Мстиславским и моей матерью, которая, я знаю, ещё жива, но терпит великое бедствие под властью Годуновых, и коли скажут они, что я не истинный Димитрий, то изрубите меня на тысячу кусков».

Конь с трудом вытаскивал ноги из жирной грязи, круто замесившей дорогу. И хотя апрельское солнце довольно припекало, князь зябко закутался в меховой плащ — знобило то ли от раны, то ли от тяжёлых мыслей.

   — Дорогу, дорогу! — услышал он крик и пронзительный звон тулумбаса.

На взмыленных лошадях мчались всадники, одетые в красные кафтаны.

«Новый царский гонец», — догадался он, съезжая в сторону. Лицо одного из всадников ему показалось знакомым, — видать, встречались во дворце. Крикнул:

   — Случилось что? Как на пожар летите!

   — Преставился наш государь — царь и великий князь Борис Фёдорович всея Руси! — перекрестился вестник, остановившись возле Пожарского.

   — Как же это, Господи! — перекрестился и князь.

   — В одночасье умер. Пообедал хорошо, весел был. Даже лекарей от себя отпустил. Потом вдруг дурно стало, прилёг и захрапел...

   — Может, отрава? — заподозрил неладное Пожарский. — Недругов у него хватало...

   — Лекари говорят, скончался от удара.

   — И на кого же стол свой оставил? На сына Фёдора?

   — Когда уже умирал, бояре спросили об этом, а он только прошептал: «Как Богу угодно и всему народу!» Однако бояре поспешили крест целовать на царство Фёдору.

   — Какие бояре? Ведь все самые знатные тут, в войске.

   — Известно какие! — усмехнулся гонец. — Кто в ближнюю думу входят? Одни Годуновы. Вот они и порешили.

   — Что ещё скажет боярская дума! — покачал головой князь.

   — Вот поэтому мы так и спешим. Велено немедля в Москву доставить самых больших бояр — Мстиславского да Василия Шуйского, чтоб присягнули новому царю.

   — А кто же на войске останется?

   — Вот едут новые военачальники! — кивнул всадник вслед рыдванам. — Главным воеводой назначен князь Михайло Петрович Катырев и вторым воеводой к нему Пётр Фёдорович Басманов.

   — Этот хоть воевать умеет! — кивнул Пожарский. — В Новгороде-Северском знатно отличился.

«А в полках бояре и воеводы были по новой росписи.

В большом полку князь Михайло Петрович Катырев да Пётр Фёдорович Басманов.

В правой руке князь Василий Васильевич Голицын да князь Михайло Фёдорович Кашин.