Танец убийц

Только спустя шесть недель выяснилось, что эпизод с неполучением Живко Андьеличем ордена Милоша имел важные последствия. В один из чудесных дней конца июня, после полудня, в экс-короля Милана, ехавшего в открытой машине в сопровождении своего адъютанта, на перекрестке улицы князя Михаила и парка Калемегдан было выпушено четыре пули. Одна из пуль задела Милана, вторая попала в плечо адъютанта, остальные прошли мимо. Преступник, боснийский серб по фамилии Кнезевич, служивший ранее в пожарной команде Белграда, был схвачен прохожими и передан полиции.

Михаил в этот день случайно был освобожден от службы, и известие о попытке покушения застало его в офицерском клубе. Как водится, первые сообщения сильно преувеличивались: выходило, и Милан и Александр были убиты. Михаил помчался в Старый Конак, где, к своему неописуемому облегчению, нашел Милана не только живым, но и в прекрасном настроении. Покушавшийся Кнезевич к этому моменту во всем признался полиции. На вопрос о мотиве покушения он прямодушно ответил, что согласился на это за вознаграждение суммой пятьсот наполеондоров; его заказчики, некие господа в Бухаресте, при удачном исходе обещали ему еще пятьсот. Он сообщил также, что посредником в этом деле был Живко Андьелич, префект Шабаца, который организовал встречу с заказчиками и выправил необходимые документы для пересечения румынской границы.

С самого начала Михаилу показался странным тот факт, что Кнезевич столь охотно и с такими подробностями рассказывал о заговоре полиции. Казалось, он ни о чем не хотел умолчать. Переговоры в Бухаресте, сообщил он, велись по-сербски — господа говорили с русским акцентом. Когда ему показали фотографию дома русского полковника Грабова, шефа балканского департамента азиатского отдела, он признал в нем именно тот дом, в котором состоялись переговоры. Кнезевич обвинил около дюжины сербских политиков — частью радикалов, частью членов партии Обреновичей. Полиции стоило только упомянуть какую-нибудь фамилию, и он тут же указывал на человека, носившего ее, как на участника заговора. Не было случая, чтобы Кнезевич сказал «нет», часто при этом противореча себе. Если ему указывали на то, что он лжет, он только ухмылялся. Главное для него, сказал неудачливый убийца, быть полезным полиции, он не хотел бы быть казнен.

Милан был весьма доволен результатами следствия и смог разъяснить нации, что отнюдь не сербский народ против присутствия его в стране в качестве советника короля, но жестокий организатор всего этого цирка — Россия и ее дрессированная обезьяна, радикальная партия Сербии.

Михаил с растущим беспокойством следил за развитием событий. Милан, полагая, что наконец против его врагов имеется достаточно обвинительного материала, требовал ввести в стране осадное положение, учредить военный суд, провести быстрый процесс против вождей радикальной партии и в итоге их расстрелять. Кабинет пытался сопротивляться, так как из пяти или шести версий Кнезевича, противоречащих друг другу, было невозможно выделить более правдоподобную. Андьелич, как и прежде, отказывался давать показания. Он сидел под усиленной охраной в крепости, в одиночной камере, с виду счастливый и довольный, что для человека, которого ожидала петля, было совершенно необычным расположением духа.

С каждым днем завеса тайны, окутывавшей это дело, становилась все более непроницаемой. Дело вел правительственный комиссар, который подчинялся непосредственно королю Александру. Вследствие этого доступ к материалам расследования для министров был закрыт, что, конечно, не способствовало выяснению обстоятельств.

Уступив требованиям отца, Александр распорядился ввести осадное положение и учредить чрезвычайный суд. Когда кабинет стал медлить с выполнением этих указаний, два высших армейских офицера явились к премьер-министру и угрожали ему заряженными револьверами. Против такого аргумента возражать было трудно.

С введением осадного положения последовали массовые аресты. Подземные казематы крепости были заполнены арестованными всех мастей: ищейками, двойными агентами и некоторыми выдающимися деятелями сербской политики. В эти суматошные дни Михаил часто отправлялся на корабле по Саве к Землину [56], на венгерский берег, где он мог купить запрещенные в Сербии иностранные газеты. Если хотя бы десятая часть того, что писалось в газетах, соответствовала действительности, в Белграде царил режим ужаса. В некоторых газетах сообщалось о более чем тридцати тысячах заключенных под стражу, речь шла о массовых пытках и удушениях, о страшно изувеченных арестованных, которые вследствие пыток и голода умерли, о высохших колодцах крепости, заполненных трупами изнасилованных женщин. Михаил понимал, что в сообщениях, инспирированных по всему свету русскими, конечно, много преувеличивалось, дабы дискредитировать короля Милана, но справедливости ради нужно было признать, что назначенный Александром комиссар повсеместно использует пытки, когда другие методы не помогают.

Невзирая на опасность оказаться в немилости, Михаил докладывал своему государю о сообщениях западной прессы, но убедить его в том, какое это имеет большое значение, не смог. Свое же критическое мнение о происходящем он, однако, держал при себе. Обыски в домах радикальных политиков позволили обнаружить некоторые личные письма с критическими замечаниями в адрес обоих королей и методов их правления, но никаких доказательств участия в заговоре этих людей не было. План покушения, несомненно, разрабатывала русская тайная служба, но, как и раньше, не находилось ответа на вопрос: кто был в этом заинтересован?

Вечером накануне слушания дела в суде Андьелич повесился в своей камере. Весть о его смерти прозвучала во время государственного приема в Нише в честь собравшейся там скупщины. Это был теплый летний вечер, и свита и гости собрались в парке королевской резиденции вокруг фонтанов, ожидая появления обоих государей. Внезапно из телефонной будки первого этажа вышел Александр и радостным голосом сообщил новость, которую он только что получил из Белграда:

— Префект Андьелич попросил оставить дверь своей камеры открытой, охрана разрешила это. Когда спустя некоторое время жандарм хотел закрыть камеру, он увидел, что Андьелич болтается в дверном проеме на большом гвозде. Охрана немедленно дала знать коменданту крепости, который в свою очередь немедленно информировал префекта полиции и премьер-министра. Оба поспешили в крепость. По их мнению, Андьелич покончил жизнь самоубийством, что и подтвердила судебно-медицинская экспертиза. — Не обращая внимания на недоумение своих слушателей, король продолжал: — Однако пройдемте в дом, господа, папа как раз спустился вниз. Надеюсь, вы так же голодны, как и я.

Экс-король Милан находился в салоне. Михаил внимательно наблюдал за ним в момент, когда Александр сообщил ему о самоубийстве Андьелича. Известие это привело Милана в сильное расстройство.

— Боже праведный, что же могло его заставить пойти на это? — спросил он странно дрогнувшим голосом.

Сын снисходительно улыбнулся ему.

— Mon Dieu, Papa, завтра должны начаться слушания по его делу. Парень был вовсе не глуп, он понял, что нет никаких шансов выкрутиться. Возможно, хотел оберечь своих сторонников от позора видеть, как его повесят — как простого преступника. Но не пройти ли нам к столу?

Однако Милан не собирался менять тему.

— Минутку, но разве не говорили постоянно, что он был в чрезвычайно хорошем настроении и много раз говорил охране, что рад предстоящему слушанию?

Впервые за этот вечер улыбка исчезла с лица Александра.

— Кто тебе это сказал?

Милан не обратил внимания на вопрос.

— Почему, собственно, все так убеждены, что он покончил с собой?

— Он оставил записку для своей жены.

— Почерк можно легко подделать.

— В данном случае это не так. Люди, знающие его почерк, подтвердили, что писал действительно он.

Милана этот ответ не удовлетворил. Казалось, что и для других присутствующих в деле много необъяснимого. Один из крестьянских депутатов решился на вопрос, который был в голове у многих: