Танец убийц

Как будто застигнутый своим chèr Papa [50] за какой-то нехорошей проделкой, Александр приблизился к отцу с вымученной улыбкой.

— Ну и что же я опять натворил? — спросил он нарочито беззаботным тоном, в то время как его глаза нервно бегали за толстыми стеклами. Увидев же яростный взгляд отца, невольно вытянулся, словно не он был правящим монархом, а Милан.

— Ты меня прекрасно понимаешь, Саша. Убери эту персону с корабля.

Александр слегка расслабился, улыбка исчезла с его лица, а вместо нее в уголках рта появились две упрямые морщинки, и он произнес слово, которое, казалось, вообще отсутствовало в его словаре: «Нет».

На лице Милана возникло такое же выражение, какое может быть у человека, в которого бросили тухлые яйца.

— Не веди себя как последний идиот! — заорал он. — Ты здесь не в увеселительной поездке. Визит к своим подданным — это королевский долг. Ты убедился в любви и поклонении твоего народа, но за это от тебя ожидают честности и добропорядочности. Если ты допустишь, что народ начнет в этом сомневаться, ты потеряешь его преданность. Везде радовались прибытию короля так, будто речь шла о посещении Мессии; и твой народ будет по праву возмущен, если узнает, что король проводил ночи в постели потаскухи, которая следовала за ним, как маркитантка.

Александр уставился на сверкающие сапоги отца, и невозможно было понять, слышал ли он вообще его слова. В этот момент появился капитан и осведомился, надолго ли они задержатся с отходом.

— Его Величество еще не готов, — отрезал Милан. — Вам сообщат, когда это будет нужно. Сделайте одолжение, отправляйтесь на свой мостик.

Капитан отдал честь и поспешно исчез.

Милан снова обратился к своему сыну:

— Ну, так что же?

Александр поднял взгляд от сапог своего отца и уставился в потолок, старательно избегая при этом смотреть на Милана.

— De qui s’agit-il, Papa? [51]

— Ты уберешь ее, наконец, с корабля или нет? Уже сыграли гимн, и закончился салют. Люди начнут спрашивать, что нас задерживает.

Даже с крытой палубы чувствовалось, как меняется настроение собравшейся на берегу толпы и пассажиров на сопровождающих судах. Больше не было слышно приветственных криков, вместо этого доносился галдеж, прерываемый ружейными выстрелами. Сельское население Сербии никогда не отправлялось на праздники без винтовки, — она была так же неотъемлема здесь, как праздничная одежда: расшитый жилет и белая льняная рубашка. Всеобщее удовольствие вызывала стрельба по воронам или шляпам, которые восторженные собратья швыряли в воздух.

— Почему так получается, Papa, что свои и мои дела ты оцениваешь по-разному? — надувшись, спросил Александр. — Я слишком хорошо помню о твоих маркитантках и о страданиях, которые они причиняли моей chère Maman. [52]

— Я оцениваю их по-разному, потому что не хочу, чтобы ты повторял мои ошибки. Если бы у меня был отец, который так же заботился обо мне, как я о тебе, я и сегодня был бы еще королем.

Впервые за время перепалки Александр посмотрел отцу прямо в глаза.

— Значит, я король?

Это было для Милана уже чересчур, и он заорал:

— А кто же еще, черт побери! И я хочу, чтобы ты им остался. Уберешь ты сейчас же эту персону с корабля или я должен сам ею заняться?

Он уже протянул руку к двери каюты, но дверь распахнулась, и на пороге появилась Драга, закутанная в плащ, в широкополой шляпе, вуаль которой была откинута назад. Ее невероятно красивые зеленые глаза сверкали от возмущения, она устремилась прямо на Милана, словно желая кинуться на него. Он приготовился парировать ее улар, но она как будто передумала и сделала глубокий реверанс перед Александром.

— С соизволения Вашего Величества я хотела бы незамедлительно покинуть судно.

У Александра задрожали губы; он снял пенсне и попытался найти платочек. Не найдя его, он снова водрузил пенсне.

— Если таково Ваше желание, мадам, — запинаясь, произнес он, — ну, тогда…

Она перебила его:

— Это и в самом деле мое желание, Ваше Величество. — Она опустила вуаль на раскрасневшееся лицо. — Для меня превыше всего благо Вашего Величества. Позвольте пожелать Вам приятного путешествия в Белград. — Она снова сделала реверанс перед Александром и, не обращая внимания на Милана, быстро ушла.

Михаил должен был прижаться к стене, чтобы пропустить ее. Ее плащ скользнул по мундиру, и он почувствовал крепкий аромат духов с гиацинтом, которыми она пользовалась во время их романа, которым оставалась верна и потом. Их взгляды мимолетно встретились, и он почувствовал желание сказать ей, как сожалеет, что был свидетелем этой унизительной для нее сцены. Ему показалось, что в ее глазах блеснули слезы, и его охватил приступ нежного чувства. Пораженный этим доказательством того, что с привязанностью к Драге Машиной совсем не покончено, он дал себе слою разобраться в своих чувствах. Нужно было определиться, чего же в его душе больше: любви, ненависти или — чего он желал бы больше всего — абсолютного безразличия. Он должен окончательно выбросить ее из головы, иначе каждая мысль о ней будет причинять ему боль, словно незаживающая рана.

Милан подождал, пока стук каблучков Драги стихнет, и обратился к Михаилу.

— Скажите капитану, что Его Величество хотел бы сейчас отплыть.

Не в силах побороть любопытство, Михаил искоса наблюдал за Александром. С плотно сжатыми губами он напоминал мальчишку, который ни за что не хотел есть свою порцию шпината. Его и без того бледная кожа приобрела болезненный оттенок; казалось, что он борется с внезапным приступом дурноты.

С капитанского мостика, где он передал приказ короля, Михаил видел, как Драга спустилась по трапу. Хотя она и пыталась скрыть лицо под густой вуалью, по шушуканью и сдавленному смеху толпы можно было судить, что наиболее информированные и пронырливые зеваки узнали ее. Впервые за время своего адъютантства Михаил осудил в душе Милана — за жестокое унижение, которому тот без нужды подверг женщину.

Во время поездки по Саве с лица Александра не сходило выражение холодного недовольства. Пока отец принимал в салоне придворных, он стоял, подставив лицо встречному ветру и широко расставив ноги, на носу корабля. Никто, видя его мрачное настроение, не отваживался вступать с ним в беседу. Только спустя несколько часов, когда судно приближалось к Белграду, Александр последовал предложению отца подняться с ним на мостик.

Когда все королевское общество собралось уже сойти на берег, Милану внезапно пришла в голову одна идея.

— Было бы неплохо, mon garçon, — сказал он Александру, — если бы ты поблагодарил людей, которые так любезно сопровождали нас. Это стоило им, между прочим, кучу денег.

Александр бросил на отца полный злости взгляд.

— Plaisanterie à part [53], Papa, не думаешь ли ты всерьез, что кто-нибудь при таком шуме сможет меня услышать?

— Я совсем не имел в виду, что ты будешь держать речь, мой сын. Отдай приказ, чтобы четыре корабля продефилировали мимо тебя. Этого достаточно. Prends la revue de la flotte. [54]

— Tiens, c’est une bonne idée [55], — выдавил из себя Александр, хотя угрюмое выражение его лица говорило о другом.

Михаил передал капитану королевский приказ, и несколько минут спустя сопровождаемые криками ликующей толпы мимо «Николая II» старательно, как гусята, демонстрирующие матери свое умение плавать, проплыли дунайские пароходы «Делиград», «Фердинанд Макс», «Мачва» и «Белград». Вытянувшись и плотно сжав губы, король стоял на мостике, принимая проход кораблей, — казалось, он олицетворял собой королевскую честь, — только его правая рука, как у марионетки, поднималась и опускалась вниз. Глаза за толстыми стеклами пенсне казались неподвижными. Последний пароход уже был вдалеке, и «Николай II» собирался пристать к берегу, а Александр все еще стоял без движения, глубоко погруженный в свои мысли. Почувствовав на своем плече руку Милана, он очнулся от задумчивости, пришел в себя и бросил на отца полный враждебности взгляд. Один из камердинеров собрал шпаги, шляпы и перчатки обоих королей, внимание Милана было отвлечено причаливанием корабля. Никто, кроме Михаила, не заметил резкого изменения настроения короля.