«Злой город» против Батыя. «Бессмертный гарнизон»

– Я же приказал не впускать в город никого из нехристей, – нахмурился Василий. – Никаких переговоров с татарами я вести не собираюсь!

– Уж больно знакомый всем вам человек прибыл от татар, поэтому мы и впустили его в город, – сказал воин.

Среди пирующих пробежал вздох изумления, когда в гридницу вступил Матвей Цыба в грязной оборванной одежде явно с чужого плеча.

– Матерь Божья! – удивленно воскликнул Никифор Юшман. – Ты ли это, Матвей? Как же ты угодил в лапы к нехристям?

Слуги поставили для Матвея Цыбы стул, подали ему вино в чаше.

Матвей Цыба жадно осушил кубок и, морщась от боли, утер истрескавшиеся губы рваным рукавом татарского халата.

Отвечая на вопрос Никифора Юшмана, Матвей Цыба наврал, будто Феодосия Игоревна отправила его из Брянска в Курск к тамошнему князю Олегу Святославичу за подмогой, а по пути туда его и пленили татары.

– Прислал меня сюда хан Батый, который предлагает козельчанам покориться ему добром, – продолжил Матвей Цыба, с трудом выдавливая из себя слова. – Братья, поверьте мне, воинство у Батыги несметное! Множество степных племен собрано под стягами Батыевыми. Не выстоять вам одним против такой вражьей силы, а на подмогу со стороны соседних князей надежды нету. Феодосия Игоревна не смогла столковаться с Изяславом Владимировичем, а прочие князья Ольговичи и подавно против татар не выступят, ибо каждый из них лишь о своей вотчине радеет.

– Все сказал, боярин? – громко спросил Василий, холодно взирая на Матвея Цыбу.

– Больше добавить нечего, княже, – ответил Матвей Цыба, глядя в пол.

– Тогда возвращайся и скажи Батыю, что козельчане в его поганой воле никогда ходить не будут! – сказал Василий и ударил по столу кулаком. От выпитого вина в ретивом сердце княжича взыграла воинственность. – И пусть Батыга не шлет к нам больше своих послов! Войны с ним мы не страшимся, а на его надменность плюем!

Дружинники хором одобрительных подвыпивших голосов поддержали Василия. Уже прошло больше недели, как татары стоят под Козельском. Многие бояре и воеводы были уверены, что мунгалы не решатся брать Козельск приступом в весеннее половодье. Разлившиеся реки Жиздра и Другусна надежно прикрывают Козельск с восточной, северной и западной сторон. С южной стороны Козельск прикрыт мощным десятисаженным валом, по гребню которого тянется деревянная стена с башнями. Перед валом идет широкий и глубокий ров, заполненный талой водой.

Кто-то из бояр предложил Матвею Цыбе остаться в Козельске, мол, здесь Батыга его не достанет. Но Матвей Цыба с печальным вздохом отказался, пояснив, что в неволе у татар пребывают его жена и дети, коих ожидает смерть, если он не вернется в стан Батыя.

– Ну, тогда храни тебя Господь, Матвей, – сказал Никифор Юшман. – Поешь и попей вдоволь на нашем застолье, чай, у нехристей тебе лишь объедки достаются.

Столкнувшись с Купавой в полутемном теремном переходе, Василий цепко схватил ее за руку.

– Попалась, голубица! – со смехом воскликнул он. – Ну и куда ты исчезла на полдня? Я потерял тебя еще во время крестного хода вокруг храма, потом в тереме не мог тебя найти. Я уже беспокоиться начал.

Василий хотел было поцеловать Купаву, но она уклонилась от его лобзания.

– Прости, господине, – сухо обронила Купава. – У меня много дел.

Челядинка направилась было прочь по коридору, но Василий рывком остановил ее и, взяв за плечи, повернул к себе.

– Что случилось? – тревожно спросил он. – Какие еще дела?

– Не забывай: ты – княжич, а я – служанка, – криво усмехнулась Купава. – Не ровня я для тебя, Вася. Потешились и довольно! Пора и честь знать.

– Ты белены объелась, что ли? – нахмурился Василий, глядя Купаве в глаза. – Иль обиделась на меня? Скажи, за что обиделась?

– Да какие обиды, княже. – Купава была холодна и неприступна. – Не люб ты мне больше, вот и все.

Василий остолбенел от услышанного и невольно выпустил руку челядинки из своих пальцев.

Купава повернулась и зашагала к лестнице на второй ярус.

– Лжешь! – бросил ей вслед Василий.

Купава на миг замедлила шаг, но не обернулась. Ее статная фигура с округлыми плечами, прямой спиной и широкими бедрами казалась еще выше и стройнее в длинном до пят льняном платье. Длинная коса Купавы расплелась на конце, но она, занятая делами, не замечала этого. Дойдя до лестничного пролета, Купава торопливо поднялась наверх.

Постояв на месте, словно приходя в себя, Василий затем медленно двинулся обратно в пиршественный зал, откуда доносились пьяное пение дружинников и сиплые переливы скоморошьих дудок.

У самых дверей в гридницу Василий столкнулся нос к носу со Звениславой.

– Братец, – Звенислава таинственно понизила голос, – ты совсем не обращаешь внимания на Гремиславу. Так не годится. Гремислава томится по тебе. Ты робеешь, что ли, перед ней?

– Ни капли не робею! – самоуверенно произнес Василий, взглянув на сестру чуть свысока. – С чего это ты взяла?

– Стало быть, мне показалось, – улыбнулась Звенислава. – Между прочим, братец, Гремислава сейчас сидит одна в своей светлице. – Звенислава изобразила печальный вздох. – Она сидит и грустит, как сиротка. Может, ты поднимешься к ней и постараешься развеселить девицу-красу. А я прослежу, чтобы вам никто не помешал. По рукам, братец?

– По рукам! – чуть поколебавшись, сказал Василий.

Двинувшись вслед за сестрой на женскую половину терема, Василий продолжал терзаться тем, что услышал из уст Купавы. «Так, значит, я тебе больше не люб, голуба! – мысленно обращался Василий к Купаве. – Хорошо! Я тоже подыщу тебе замену. Страдать не стану! Гремислава сама ко мне на шею вешается, а она помоложе и попригоже, да к тому же – княжна!»

Оставшись наедине с Гремиславой, Василий под воздействием хмеля и недавней размолвки с Купавой вел себя слегка развязно, позволяя себе скабрезные шуточки и неприглядные замечания о некоторых вельможах. Гремислава не считала, что пристойность есть важнейшее и обязательное качество в мужчине, поэтому грубые словечки в речи Василия ничуть ее не покоробили. Ей даже понравилось, что Василий держится с нею не как подросток, а как взрослый муж. О многих вещах Василий рассуждал со знанием дела, а его познания в греческом языке и латыни и вовсе произвели на чувствительную Гремиславу сильнейшее впечатление. Гремислава выросла в окружении мужчин, которые были малограмотны, хотя и были княжеского и боярского рода. По сути дела, княжич Василий был первым по-настоящему образованным мужчиной в жизни шестнадцатилетней Гремиславы.

Сама того не ожидая, Гремислава позволила Василию сначала обнять себя, потом она без сопротивления отдалась его жадным поцелуям, лежа на смятой постели и чувствуя, как пальцы княжича мнут ее упругие небольшие груди сквозь мягкую ткань платья.

Когда Василий запустил руку ей под платье, то Гремислава затрепетала и чуть откинулась назад, но не в порыве протеста, а скорее наоборот. Ее блестящие очи встретились с глазами Василия, в котором происходила внутренняя борьба. «Мне лучше раздеться, а то ты помнешь мое платье», – прошептала Гремислава, одолеваемая тем же желанием, что и Василий.

Поднявшись с кровати, Гремислава стянула с себя через голову длинное муаровое платье, слегка запутавшись в узких рукавах. Головную повязку и золотое ожерелье с шеи она сняла еще раньше, тем самым поощряя Василия к более смелым действиям.

Уже собираясь снять с себя тонкую исподнюю рубашку, Гремислава невольно вздрогнула, услышав стук в дверь. Замер и Василий со снятым сапогом в руке.

В светлицу заглянула взволнованная Звенислава.

– Беда, Вася! – воскликнула она. – Мунгалы начали обстрел Козельска из каких-то дьявольских машин! Камни градом сыплются на южную стену детинца! Воеводы ратников собирают, меня за тобой послали. Собирайся, братец, на сечу!

Чертыхнувшись себе под нос, Василий сел на стул, собираясь вновь надеть сапог на ногу. Однако Гремислава властным жестом остановила его.