Драгоценнее многих

тие святой Маргариты, раздувала угли и сыпала в кадильницу зерна ладана, готовя курение, которое должно облегчить страдания больной. Других служителей в зале не было.

Едва посетители появились в палате, как шум еще усилился. Кто-то просил пить, другой умолял выпустить его на волю, третий жаловался на что-то.

– Господин! Ваше сиятельство! – кричал, приподымаясь на локте и указывая на своего соседа, какой-то невероятно худой человек. – Уберите его отсюда. Он давно умер и остыл, а все еще занимает место! Прежде мы по команде поворачивались с боку на бок, но он умер и больше не хочет поворачиваться, и мы с самого утра лежим на одном боку!

Рабле подошел к кровати, наклонился. Один из больных действительно был мертв.

Лицо доктора потемнело. Он решительно прошел в дальний угол палаты, где виднелась маленькая дверца. Рванул дверь на себя:

– Эй, кто здесь есть?

Из-за стола вскочила толстая монахиня. Увидев вошедших, она побледнела и задушенно выговорила:

– Господин Рабле? Вы вернулись?

– Я никуда не уходил! – отрезал Рабле. – Где служители? Немедля убрать из палаты мертвых, больных напоить, вынести парашу. Окна выставить, а когда палата проветрится, истопить печи.

– Но доктор Кампегиус не обходил сегодня с осмотром, – возразила монахиня. – Я не могу распоряжаться самовольно.

– Кампегиус болен, – вполголоса сказал Мигель. – Он третий месяц не встает с постели и вряд ли встанет когда-нибудь.

– Вы что же, третий месяц никого не лечите и даже не выносите из палаты умерших? – зловеще спросил Рабле.

– Нет, нет, что вы!.. – запричитала монахиня.

– Кто делает назначения?

– Господин Далешамп, хирург. Он сейчас на операции.

– Я знаю Далешампа, – подсказал Мигель. – Толковый молодой человек.

– Но он один, а здесь триста тяжелых больных и по меньшей мере столько же выздоравливающих в других палатах. Вот что, Мишель, – Рабле прислушался к хрипению роженицы, – вы разбираетесь в женских болезнях?

– Да, я изучал этот вопрос, – Мигель подтянул широкие рукава мантии и, с трудом перешагивая через лежащих на полу, направился к решетке.

– Выполняйте, что вам приказано, – бросил Рабле толстухе.

– Я не могу! – защищалась та. – Сухарная вода кончилась, в дровах перерасход. Ректор-казначей запретил топить печи…

– Плевать на ректора-казначея! – рявкнул рабле таким голосом, что испуганная монахиня стремглав бросилась к дверям.

– Стойте! – крикнул Рабле. – Прежде откройте решетку. Вы же видите, что доктору Вилланованусу надо пройти.

Трудные роды пришлось закончить краниотомией, но саму роженицу удалось спасти. Когда усталый Мигель вернулся в комнату сиделок, палата была проветрена, в четырех кафельных печах трещали дрова, вместо сухарной воды нашелся отвар солодкового корня, и даже чистые простыни появились откуда-то. Рабле сидел за столом, на котором красовалась забытая в суматохе толстухой бутылка вина и початая банка варенья.

– Сестра Бернарда, на которую я так ужасно накричал, – сказал Рабле, – ходит за немощными