Драгоценнее многих

ь также Аэция Амидского – первого лекаря христиан, и Альберта Великого, который тоже был медиком.

– Вы правы! – обреченно выкрикнул викарий и потянулся за трюфелями, плавающими в сметанном соусе.

Мигель положил себе оливок и маринованной с можжевеловой ягодой капусты. Слуга налил ему вина, потом повернулся к Рабле.

– Мне молока, – сказал тот, прикрыв бокал ладонью.

Этот жест не удивил Мигеля. Он знал, что певец Бахуса – Рабле никогда не пьет вина, хотя в это трудно поверить читавшим его роман. Да и вообще, во время праздника подобный поступок – большая редкость и немедленно привлекает внимание.

Слева от Рабле сидел доминиканский проповедник де Ори. Не поворачиваясь и не глядя на Рабле, он громко произнес:

– Его же и монахи приемлют.

– Вино, – возразил Рабле, – нужно для веселия души. Тот же, кто весел по природе, не нуждается в вине. Мой святой патрон, Франциск из Ассизи, получив божественное откровение, возрадовался и с той минуты не пил вина, хотя прежде вел беспутную жизнь. Я же, благодаря его заступничеству, весел от рождения.

– Из людей один Зороастр смеялся при рождении, и этим смехом он, несомненно, был обязан дьяволу.

– Сильный тезис, – усмехнулся Рабле. – По счастью, я весел ОТ рождения, а ПРИ рождении я благоразумно вел себя как все остальные младенцы. Кроме того, ваш тезис бездоказателен. Я понимаю, авторитет блаженного Августина, ведь вы ссылались на него, но ему можно противопоставить святых Франциска и Бонавентуру, в чьем монастыре мы ныне обитаемся. Это подобно тому, как среди язычников одни следовали за печальным Гераклитом, другим же нравился развеселый Сократ, но ни одна точка зрения не считалась греховной.

Впервые Ори поднял голову и взглянул на собеседника.

– Я слышал, вы опытный софист, и теперь убедился в этом. Вы прекрасно усвоили некоторые положения святого Франциска. Почему же тогда вы бежали из францисканского монастыря?

– Папа Павел отпустил мне мой грех, – смиренно ответил Рабле.

Мигель, видя, что разговор принимает опасное направление, поспешил вмешаться.

– Коллега, – сказал он, – вы высказали недавно интересное суждение об ангине. Но мне кажется, что кровопускания, пиявки, кровососные банки и шпанские мухи вредны не только при этой болезни, но и вообще, по сути своей. Изменение состава и количества крови меняет духовную сущность человека, поскольку именно кровь есть вместилище человеческой души.

– Это уже нечто новое! – воскликнул Рабле. – Гиппократ указывал на мозг, как на место пребывания души, Аристотель опровергал его, ратуя за сердце, а теперь свои права предъявляет кровь! Кто же выдвинул это положение?

– Я, – сказал Мигель, – и я докажу его. Прежде всего, доля истины есть у обоих греков. Прав Гиппократ – мы рассуждаем при помощи мозга, мозгом познаем мир, из этой же железы исходят многие нервы, несущие раздражение мышцам. Значит, в мозгу должна обитать некая часть души. Я бы назвал ее интеллектуальной душой. Прав и Аристотель: во время радости, опасности или волнения