Спитамен

— А я тут при чем?..

— Уговори ее. Она тебя не ослушается. Я отблагодарю тебя. Возьми половину моих отар. Выбери, каких облюбуешь, коней из моего табуна…

— Ты со мной торгуешься, будто покупаешь верблюдицу на базаре!.. — перебил его Спитамен, сведя брови на переносице.

— Она поступит, как ты велишь, я знаю, — всхлипнул Ситон и провел грязной рукой по глазам.

Спитамен, глядя на него с удивлением, отрицательно покачал головой:

— Я простой смертный и не вправе вмешиваться в дела богов. Обрати свои молитвы к Анахит и Ахура — Мазде. Они повелевают нами.

Спитамен сел в седло и поехал.

— Спитамен!..

Он не обернулся.

— Спитамен, оставь Равшанак!.. Тебя накажет Анхра — Майнью, если не отречешься от нее, попомни мое слово, Спитамен!..

Спитамен стиснул зубы и пришпорил Карасача.

Глаза и уши Искандара

Чем чернее небо, тем ярче звезды. И мнится, будто миллиарды глаз вглядываются со всех сторон в землю, и все, что видят, становится известно тому, кто должен быть всеведущ, должен знать о малых и великих событиях, творящихся на земле. А вон пролегла по небу от горизонта до горизонта широкая и светлая полоса. Это благодарный Заратуштра отправил Ахура — Мазде целый караван, нагруженный драгоценностями. Один мешок на верблюде протерся, и просыпался из него жемчуг по всему пути следования каравана. Тогда велел Заратуштра караванбаши вернуться и собрать жемчуг, но Ахура — Мазда сказал: «Да останется в небе сей светлый путь. По нему многие заблудившиеся смогут находить свою дорогу». И в самом деле, с незапамятных времен люди, пересекающие бескрайние пустыни, когда сердце у них сжималось от страха, что они сбились с пути, обращали взгляд к небу, чтобы найти дорогу на земле, и этот усеянный жемчугами путь выводил их к оазисам, где они обретали пристанище, воду и пищу. А не прояви Ахура — Мазда такой щедрости, не оставь он, пожадничав, просыпанного жемчуга, скольких своих подданных, не сумевших отыскать колодцев, лишился бы…

Когда же небо затягивают черные облака, степь особенно устрашающа. Кажется, только вступи в нее, вмиг будешь проглочен, исчезнешь бесследно. Искривленные стволы саксаулов, простирающиеся в разные стороны их ветви напоминают в темноте ужасных драконов. Внезапно налетает ветер и бросает кому-то вдогонку летящие с разбойным свистом тучи песка, жалящего руки, лицо, засыпающего глаза, ноздри, и тут же затихает, будто удовлетворившись тем, что натворил. Эх — хе, не слишком — то много таких, кто знает, где начинаются эти пустынные степи и где они кончаются, столь они велики. Кто попадает сюда впервые, тому кажется, что места эти безжизненны со дня сотворения, земля мертва, как вон та истлевшая под солнцем туша. Кто-то и в самом деле находит здесь свой конец и обглоданные дикими животными и стервятниками кости его заносят песчаные барханы. Но для кого-то барханы эти служат местом обитания и надежным убежищем.

Небо вновь потемнело, звезды закрыли глаза…

Через степь едут, поторапливая коней, два всадника. На одном одежда воина. Кольчуга. На голове шлем. На боку побрякивают украшенные серебром ножны, в которые вложен длинный меч с крупной рукоятью. Другого же всадника по одежде можно принять за дехканина. Однако тоже сидит в седле, как влитой. Тоже рослый, сильный, мускулы, видать, укрепил не только работой в поле.

Если бы звезды открыли глаза, они увидели бы, что с противоположной стороны, по той же дороге, неведомо как узнаваемой в темноте, едут три других всадника, и им показалось бы, что обе группы спешат друг другу навстречу. Копыта коней увязают в песке, и их топота почти не слышно. Поэтому всадники увидели друг друга, когда едва не столкнулись лицом к лицу. Кто-то вскрикнул. Кони взвились на дыбы, заржали. Послышались звонкие удары клинков, в темноте разлетелись искры. Кто-то простонал: «Ой, мать родная!..» — и свалился на землю. Другой, наверно раненый, припал к шее лошади, и она помчала его в ночь. Третий, выкрикивая ругательства на непонятном языке, отбивал удары, но, увидев, что остался один, пришпорил коня, направив его за темнеющий бархан. Однако взвился в воздух аркан и захлестнул ему шею; всадник всплеснул руками и слетел на песок, а конь, словно призрак, исчез в темноте.

— Браво, Шердор! Да ты не только красками малевать умеешь! Вяжи этого сукина сына!.. — крикнул воин дюжему напарнику, уже сидевшему верхом на извивающемся под ним человеке, и, спрыгнув на землю, поспешил ему на помощь.

Связав пленного, они положили его поперек седла и приторочили крепко-накрепко, продев веревку под брюхом пойманной лошади.

— Сними с убитых оружие! — велел воин, вытирая ладони о попону. — А днем хорошенько разглядим, чем же эти собаки превосходят нас.

— Снял уже, — отозвался Шердор. — Колчаны полны стрел. Хорошо, что они не заметили нас и не успели вынуть луков.

— Ахура — Мазда уберег…

— Он справедлив, помогает тем, кто прав. А вот и мечи, Спитамен. Они короче наших, — сказал Шердор, подавая предводителю чужое оружие.

— Короче? Выходит, полегче… — задумчиво проговорил Спитамен и, резко выдернув непривычно легкий меч из ножен, дважды описал им в воздухе круг. — Значит ли это, что руки у них слабее, чем наши?..

— Вряд ли…

— Тогда почему короче? — спросил Спитамен, разглядывая тускло блестящий в темноте меч.

— Храброму длинный меч не нужен, мой господин.

— Что же, они храбрее нас?

— Ну что вы, наши джигиты словно львы.

— Тогда почему же Искандар Зулькарнайн гонит перед собой великого из великих, не давая ему передыху, и уже подступил к нашим границам?..

— Воины его давно воюют. Их руки привыкли к оружию, а наши к сохе.

— То-то же!.. А ты молодец, Шердор. Я сегодня впервые увидел, как ты владеешь арканом.

— Мне часто приходится карабкаться на скалы. А тут без аркана не обойдешься. Я набрасывал его на подходящие уступы, набил руку…

— Обучишь этому моих воинов.

— Уже учу. А они меня учат владеть мечом.

— Мечи наши длиннее, а джигиты смелее. Ты увидишь, Шердор, мы победим поганых.

— Если в сражение поведешь нас ты, Спитамен.

— Сначала я сделаю все, чтобы в Согдиане не было пролито моря крови…

— Ты не ранен, Спитамен? На тебе кровь.

— Место, окропленное кровью врага, не задевает стрела.

Всадники сели на коней. Шердор привязал к своему седлу повод лошади, на которой находился пленный. Окинув его неприязненным взглядом, пробурчал:

— Повадились…

— Видно, их уже немало рыскает по Согдиане, Шердор. Когда то в одном, то в другом месте стали обнаруживать убитых чабанов, я так и подумал, что это — дело их рук. Им не нужны свидетели…

Спитамен поехал впереди. Обернувшись, спросил:

— Ты не потеряешь свою ношу, Шердор?

— Эта ноша, свалившись, сама подаст голос: понимает небось — остаться в пустыне значит погибнуть.

— Иногда предпочитают погибнуть, чем в плен угодить. И так бывает, Шердор.

Постепенно светало. Въехав на возвышенность, они увидели вдалеке белесую полоску тумана, что извивалась между холмами, то отдаляясь от путников и исчезая, то вновь приближаясь. Это над теплой речкой холодными ночами нависал туман. А с восходом он розовел, как пенка на патоке, и постепенно таял.

Спитамену показалось, что пленный что-то пробормотал по-согдийски, он придержал коня и обернулся:

— Ого, ты болтаешь по-нашему?

— Да, — простонал тот.

— Ну, так поговори, а мы послушаем.

— Сперва дайте хоть глоток воды, чтобы промочить горло.

— Мы и сами были бы рады хоть капле, — усмехнулся Спитамен.

— Правду говорят про вас, что вы, злодеи, как верблюды, можете по сорок дней без воды мотаться по пустыне… Подо мной в хурджине есть вода, слышу, как хлюпает, достаньте!.. — он произносил слова, страшно их коверкая, однако понять его было можно.

Шердор спешился и принялся шарить в хурджине пленного. Немного воды оставалось в бурдюке. Кроме нее, он обнаружил и кое-что из еды.