Кровь и песок (СИ)

В клубе Сорока пяти подобные воспоминания всегда вызывали взрывы смеха. Испанский бык! Да ему все звери нипочем!

В этих задорных возгласах звучала национальная гордость, словно дерзкое мужество испанских быков означало превосходство Испании и ее народа над всем миром.

К тому времени, как Гальярдо стал посещать клуб Сорока пяти, новая тема сменила бесконечные разговоры о быках и полевых работах.

В клубе, как п во всей Севилье, заговорили о разбойнике Плюмитасе, который прославился своей дерзкой смелостью и казался неуловимым, несмотря на все старания полиции. Газеты сообщали о его подвигах, точно речь шла о национальном герое; в ответ на постоянные запросы в кортесах правительство сулило скорую поимку злодея, но изловить его так и не удавалось; посылались усиленные наряды гражданской гвардии, были поставлены на ноги воинские части, чтобы окружить нарушителя спокойствия, а Плюмитас, действовавший всегда один, не зная иных помощников, кроме своего карабина и быстроногой лошадки, подобно привидению ускользал от преследователей. Если их было не слишком много, он принимал бой и, случалось, укладывал одного из врагов наповал, скрываясь затем не без помощи преданных ему обездоленных деревенских бедняков, измученных рабским трудом на крупных помещиков. Они видели в разбойнике мстителя, который вершит жестокую, но справедливую расправу, наподобие средневековых бродячих рыцарей, захвативших себе право судить на месте. Он грабил богатых, а время от времени, как актер, к которому прикованы взгляды тысячной толпы, делал великодушный жест и помогал какой-нибудь нищей старухе или обремененному семьей батраку.

В деревне носились преувеличенные слухи о щедрости разбойника, имя его передавалось из уст в уста, но стоило показаться блюстителям порядка, как все разом становились глухи и слепы.

Плюмитас переезжал из одной провинции в другую с легкостью человека, отлично знакомого с местностью, и помещики как в Севилье, так и в Кордове безропотно платили ему дань. Иной раз о Плюмитасе по целым неделям не было ни слуху ни духу, и вдруг он появлялся на какой-либо ферме или, пренебрегая опасностью, въезжал в небольшой городок.

В клубе Сорока пяти получали о нем вести, словно он был матадором.

— Третьего дня Плюмитас был у меня на ферме,— рассказывал богатый землевладелец.— Пообедал, получил от управляющего тридцать дуро и ускакал.

Все покорно сносили эти поборы и делились новостью только вкругу друзей. Донос повлек бы за собой свидетельские показания и кучу прочих неприятностей. К чему? Гражданская гвардия преследовала грабителя безуспешно, а имение доносчика неизбежно окажется беззащитным перед местью разгневанного Плюмитаса.

Маркиз рассказывал о подвигах Плюмитаса с добродушной улыбкой, точно речь шла о каком-то стихийном бедствии.

— Это один из тех неудачников, с которыми стряслась в жизни беда, вот им и не остается ничего другого, как уйти в горы. Мой отец (царствие ему небесное!) знавал прославленного Хосе Марию и даже два раза обедал с ним. Я тоже не раз встречался с грабителями помельче, совершившими немало злодеяний. Они точь-в-точь как быки: простые и благородные души. Не тронь их, и они тебя не тронут; а чем строже их карают, тем больше их становится.

Маркиз дал распоряжение по всем своим фермам и пастушьим шалашам на обширных пастбищах ни в чем не отказывать Плюмитасу. По словам управляющих и загонщиков скота, разбойник, относясь по деревенскому обычаю с глубоким уважением к добрым и великодушным землевладельцам, всячески расхваливал маркиза и даже клялся разделаться с каждым, кто посмеет нанести «сеньору маркизу» хоть малейшую обиду. Бедный малый! Стоит ли ссориться с ним и рисковать своим добром, отказывая в пустяковой помощи, в которой он нуждается, когда голодный и усталый приходит на ферму.

Богатый скотовод, один, без провожатых разъезжавший верхом по лугам, где паслись его быки, верно, не раз встречался на дороге с Плюмитасом, сам того не зная. Среди пустынной равнины без признаков жилья на горизонте ему иной раз попадался бедно одетый всадник, который с почтительным видом, но не теряя достоинства, произносил, подымая руку к засаленной шляпе:

— Да хранит вас бог, сеньор маркиз.

Рассказывая о Плюмитасе, маркиз поглядывал на Гальярдо, который с пылом неопытного новичка возмущался бездействием властей, не умевших оградить собственников от посягательств разбойника.

— Как бы в один прекрасный день он не заглянул к тебе в Ринконаду, паренек,— говорил иногда маркиз со свойственной андалузцам спокойной важностью.

— Будь он проклят!.. На что он мне нужен, сеньор маркиз?

Для чего только правительство берет с нас налоги!..

Нет, он не желал бы встретиться с грабителем, разъезжая по своим владениям. Хуан отважен в поединке с быком; да, на арене он не щадит своей жизни; но преступник, убивающий людей, внушал ему чувство тревоги.

Семья Гальярдо охотно жила на ферме. После многих лет, проведенных в убогих городских лачугах, сеньоре Ангустиас нравилась деревенская жизнь. Кармен тоже отлично себя чувствовала в Ринконаде; женщина хозяйственная, она любила присматривать  за полевыми работами и испытывала глубокую радость при мысли о принадлежащих ей обширных владениях. Да и детям шорника, маленьким племянникам, смягчавшим горечь ее бесплодного брака, был полезен деревенский воздух.

Отправив семью на ферму, Гальярдо пообещал и сам в скором времени присоединиться к ней, но под разными предлогами откладывал свой приезд. Он жил в городе вдвоем с Гарабато на правах холостяка, что давало ему полную свободу в его отношениях с доньей Соль.

Хуан считал это время лучшим в своей жизни. Случалось, он забывал даже о существовании Ринконады и ее обитателей.

Верхом на горячих лошадях он выезжал вместе с доньей Соль, в тех же костюмах, в которых они были в день знакомства, иногда вдвоем, иногда в сопровождении дона Хосе, который своим присутствием несколько умерял негодование общества, осуждавшего эту открытую связь. Они отправлялись в окрестные луга, где паслись быки, или в загоны маркиза дразнить телят, и донья Соль, страстно любившая опасность, приходила в радостное возбуждение, когда молодой бычок, не страшась острого копья, смело бросался на нее, вынуждая Гальярдо спешить к ней на помощь.

В те дни, когда предстояла погрузка быков для арен, которые давали сверх обычной программы корриду в конце зимы, они отправлялись на станцию Эмпальме.

Донья Соль с любопытством оглядывала этот крупнейший пункт погрузки быков. Близ железной дороги, ожидая отправки, начинавшейся перед летними корридами, стояли в ряд просторные загоны — десятки огромных деревянных клеток на колесах с двумя поднимающимися воротами.

Эти ящики колесили по всему Полуострову, развозя свирепых быков на дальние арены, и возвращались опустевшими, чтобы принять новых путешественников.

Обманом и хитрыми уловками человек превратил в ходкий товар животных, выросших среди привольных равнин. Отобранных для отправки быков гнали по широкой пыльной дороге, огороженной по обеим сторонам колючей проволокой. Их гнали с дальних пастбищ до станции Эмпальме, заставляя мчаться во весь дух,при быстром беге легче обмануть животных.

Впереди верхом на лошадях скакали галопом управляющие и пастухи с пикой на плече; позади них бежали старые, опытные вожаки стада, прикрывая загонщиков своими огромными рогами.

А следом за вожаками шли заранее обреченные на смерть боевые быки, «хорошо укрытые», другими словами — окруженные смирными быками, не дававшими им сбиться с дороги, и ловкими 489 пастухами, вооруженными пращой и готовыми на всем скаку угостить метким ударом по рогам отделившегося от стада быка.

Доскакав до загонов, передние всадники расступались, и окутанное облаком пыли стадо с ревом, топотом копыт п звоном колокольчиков бурным потоком устремлялось в загон, и ворота мгновенно закрывались за последним промчавшимся животным. Сидя верхом на стенах и перегнувшись через ограду галереи, люди размахивали шляпами и подгоняли быков громкими возгласами. Быки проносятся через первый корраль, словно по лугу, еще не догадываясь о том, что свобода потеряна. Покорные пастухам вожаки, хорошо зная, что от них требуется, подаются в сторону, едва пройдены ворота, и бурный поток храпящих за их спинами животных проносится дальше. В недоумении и нерешительности останавливаются они перед стеной второго корраля, а попятившись, натыкаются на запертые ворота.