Эпикур

Встречаясь, они складывались как попало.

Конечно, большая часть чудищ оказалась неспособной жить и размножаться, они мириадами возникали и гибли. Но те, что сложились удачно, остались! Выжили совершенные, те, у кого волей случая оказалось всё нужное для жизни. И они населили землю, когда буря мирового переворота немного утихла.

Бесконечное число раз погибал под ударами Вражды и возрождался Любовью божественный Сферос, но жизнь в нём зарождалась и какое-то время цвела только в моменты противоборства этих великих сил. Красивая сказка, такая же недоказуемая, как миф Тимея. Но в ней содержалась мысль, поразившая Эпикура:

«Порядок из беспорядка! — думал он. — Так просто! Случайно ставшее прочным не разрушается. Красивое, разумное, умелое, плодовитое выделяется из хаоса и накапливается в природе именно потому, что оно такое...»

А боги? Вроде бы им нет места в этом вскипающем и успокаивающемся мире. Но Эмпедокл в поэме «Очищения» пишет и о божестве:

Бесформенный, бесплотный, он мог находиться везде и нигде, не затронутый бурлением вечного миротворения. Так же и души, они, как и у пифагорейцев, переселяются в иные тела. Но не все, а только обречённые на это божеством, согрешившие демоны. Эмпедокл утверждает, что и сам он — сосланный скитаться демон. Он пишет:

Мысль о бестелесном божестве нравилась Эпикуру, но рассказ Эмпедокла-демона о своих скитаниях вызывал улыбку.

Пронеслась летучая мышь, едва не задев юношу крылом. Он стоял, любуясь звёздами и обдумывая прочитанное в последние дни. Небо неощутимо двигалось. Пока он стоял тут, Змееносец уже успел скрыться за крышей соседского дома.

Анаксагор писал прозой, но, как и все до Аристотеля, старался больше убеждать, чем доказывать, и не жалел красок. Книгу он начинал словами: «Вместе все вещи были беспредельные и по множеству и по малости, потому что и малость была бесконечной. И пока всё было перемешано, ничто не различалось, погруженное в воздух и эфир, оба бесконечные. Ведь из всех тел Вселенной эти два — наибольшие...»

Какая-то смесь, что-то вроде состава Эмпедоклова Сфероса, заполняло беспредельную Вселенную. Она покоилась бесконечное время, пока её оцепенение не нарушил «Нус» — ум. Он придал какой-то части вещества круговое движение. Оно завертелось в вихре, собирая тяжёлое, влажное и холодное в центре, а сухое и горячее отбрасывая наружу. Так возник Мир, окружённый вращающейся каменной скорлупой. Плоская Земля опиралась на слой сжатого ею же воздуха. Края земного диска близко подходили к небосводу и раскалялись от трения об него. Однажды там от Земли оторвались два огромных куска — Луна и Солнце. Солнце при этом так раскалилось, что испускает жар до сих пор. Оно огромно, во всяком случае, больше Пелопоннеса. Луна поменьше и похожа на Землю, на ней есть горы и долины, она обитаема. К этому-то мнению Анаксагора о природе Солнца придрался иерофант и объявил философа безбожником. Обвинение было серьёзным, даже Перикл не сумел защитить друга и только помог ему покинуть Афины. Старик уехал в Лампсак, где провёл остаток жизни. Говорят, афиняне ему самому присвоили прозвище «Нус», сейчас уже не узнаешь, из уважения или в насмешку...

Что же это за таинственный Анаксагоров Ум, предок Верховного разума и перводвигателя Аристотеля? Анаксагор пишет, что он состоит из самого тонкого вещества и пронизывает всё вокруг. Но какова его роль в мироздании? Ограничился ли он первоначальным толчком или как-то содействовал гармоничному устройству Мира? В книге Анаксагора Эпикур не нашёл на это ответа.

Уже два месяца он разбирался в книгах о природе. Он считал, что достаточно познакомился с мнениями Аристотеля и его предшественников на этот счёт. Но нарисованные прославленными мыслителями картины не убеждали юношу. Эпикуру казалось, что он и сам мог бы придумать собственный план мироустройства, не менее красивый, но и не более доказуемый. Больше других ему нравилась Вселенная Анаксагора. Она не делилась на нашу живую подлунную область и надменно-бесстрастную сферу небесных светил. Небо Анаксагора было частью Земли, а Земля — частью неба. И у философа имелись доказательства этого — у фракийской речки Эгоспотам, той самой, у устья которой позже спартанцы уничтожили афинский флот, он видел свалившийся с неба камень и встречался с людьми, наблюдавшими, как он летел к земле со свистом и рёвом, оставляя в небе огненный след.

Мысль Анаксагора о бесконечности пространства была понятнее и ближе Эпикуру, чем заумные рассуждения Аристотеля о том, что за последней сферой Мира нет ни места, ни времени. Действительно, разве возможен где-либо такой край, добравшись до которого нельзя было бы пустить стрелу дальше? Это так же нелепо, как утверждать, что может быть некое число, к какому уже ничего невозможно прибавить! Но с другой стороны, почему Анаксагор учил, что в беспредельном, полном вещества и возможностей к действию просторе только в одном месте вдруг родился единственный мир, чтобы, прожив свою жизнь, погибнуть? Ответа не было.

Стало прохладно. Эпикур поёжился, ещё раз окинул глазами небо и, осторожно ступая, двинулся к дому. Из физиков, которых он собирался прочесть, неизученным остался только Демокрит. В своё время Менандр обещал Эпикуру достать его главные сочинения. «Нечего тянуть, — решил Эпикур, — завтра же отправляюсь в Пирей к Менандру».

Демокрит

Пресытившийся затворнической жизнью, Эпикур рано утром вместе с Мисом отправился в Фалер, а оттуда уже один на попутной лодке в Пирей. С трудом он разыскал дом Менандра, и уже оттуда слуга отвёл его к морю, где под растянутым на жердях пологом сидел в весёлой компании Менандр. Эпикура накормили сластями, напоили прохладным вином, разбавленным ключевой водой. До вечера они купались, дурачились, играли в кости, Менандр специально для Эпикура прочёл недавно написанную комедию «Розыгрыш», которую утром уже читал остальным. Но приятели с готовностью прослушали её вторично. Никто из них не сомневался, что со временем их друг затмит Алексида и Аристофана, и Эпикур охотно согласился с ними. Ночевать он остался у Менандра.