Поручик Бенц

Разум Бенца все еще метался, измученный борением противоположных чувств и решений, когда автомобиль уже катил по улицам X. Бенца поразило, что в городе спокойно. За столиками, выставленными у кофеен, люди шутили, о чем-то разговаривали, покуривали. Пахло пивом, жареным мясом, фруктами, сохнущим табаком – успокоительными провинциальными запахами труда и отдыха. Загудел мотор электростанции, вспыхнули лампы. Какая беззаботность вокруг! А всего лишь в сотне километров отсюда отступала в беспорядке целая армия, горели склады, полыхали бунты; деморализованные полки нависали, как огненная лава, над спокойным, мирным городком.

Бенц намеревался заехать. в немецкое интендантство, если оно еще здесь, и, запасшись бензином, продолжать путь в Софию. Интендантство оказалось на прежнем месте и даже расширилось, заняв несколько бараков, откуда нестерпимо разило овечьими шкурами. Суматоха во дворе и на складах не удивила Бенца. Он узнал от унтер-офицера, что накануне был получен приказ срочно отправить все интендантские запасы в Софию. В невероятной спешке загружали десяток грузовиков. Рассказ Лаугвица насмерть перепугал несчастного унтера. Это был хилый, нервный, угнетенный своей материальной ответственностью унтер-офицер интендантской службы. Разгром болгарской армии, конечно, огорчил его, но не столько из-за опасности, угрожавшей флангу центральных сил, сколько из-за невозможности вовремя вывезти овечьи шкуры… Нет, их невозможно вывезти за одну ночь! Совершенно невозможно! Унтер в отчаянии заломил руки. Затем он угостил проезжих вермутом и поднес Бенцу расходную книгу, в которой тому надлежало расписаться за полученный бензин. Когда Бенц закрывал книгу, ему бросился в глаза корешок квитанции, приколотый булавкой рядом с именем того, кто перед ним получил бензин.

Бенц прочитал это имя и невольно вздрогнул.

Под впечатлением речи оратора, воодушевлявшего дезертиров на вокзале в П., и свежего воспоминания об искромсанном штыками офицере Бенц стал воображать всевозможные ужасы, вроде тех, о которых он слышал в разговорах про события в России. Но все это и даже его собственная судьба в хаосе свирепой болгарской революции совсем не волновали его. Если интендантский унтер-офицер, узнав о катастрофе, думал лишь о том, как отправить в Софию овечьи шкуры и снять с себя бремя ответственности, Бенц походил на него тем, что так же трагически смешно был поглощен безутешными размышлениями о своей любви. Судьба Германии словно перестала существовать для него. Он находился в том состоянии полного безразличия ко всему, что могло случиться, при котором логика поступков сохраняется, но человек действует машинально. Ему даже не пришло в голову, хотя бы из чувства долга перед союзником, предупредить болгарских офицеров о бунте дезертиров… Долг союзника! Ему казалось, что теперь эти слова звучат фальшиво. Если болгарским офицерам в тылу неизвестно, что творится на фронте, тем хуже для них. От всего союза, со всеми его договорами, соглашениями, парадами и речами, ото всей лжи и лицемерия осталось лишь право каждого, и в том числе Бенца, спасать свою шкуру, но теперь его мысли были заняты болгарским ротмистром в темно-синем мундире с галунами, который в тот день расписался в получении бензина в немецком интендантстве.

Первым побуждением Бенца было найти ротмистра Петрашева, если он еще здесь, и предупредить его о том, что на город движутся взбунтовавшиеся солдаты. Но может быть, офицеры гарнизона и ротмистр Петрашев уже знали об этом. Они обязаны были знать. И если, несмотря на известия, они наивно полагали, как и офицеры гарнизона, что речь идет о пустяковых беспорядках, Бенцу незачем было брать на себя роль паникера.

Поддавшись этим мелочным мыслям, Бенц заколебался, стоит ли разыскивать ротмистра Петрашева. И все же он продолжал думать о нем, или, точнее, о брате той, которую любил. Он должен был сказать ротмистру обо всем, что видел на станции П., не ради него, а ради его сестры. Бенц еще раз представил себе труп убитого офицера – подобная участь могла постичь и ротмистра, если бы он наткнулся на дезертиров. Теперь Бенц уже твердо решил во что бы то ни стало найти его и предупредить. Приказав солдатам сесть по местам, он велел Лаугвицу ехать к Петрашевым. Он надеялся застать ротмистра если не дома, то в офицерском собрании. Проезжая по улицам, Бенц хладнокровно размышлял о своем поступке, который казался ему безрассудным. Он был убежден, что надвигаются зловещие события, дезертиры с минуты на минуту могут ворваться на станцию. Бенц даже удивлялся, почему их еще нет. Ведь поезд, вероятно, отправился сразу же за их автомобилем. Бенц вздрагивал от каждого далекого свистка паровоза, от каждого звука, напоминающего выстрел. Он был взбудоражен недавними впечатлениями, и его воображение рисовало уличные сражения, пожары, исступление обезумевшей толпы, разрывы ручных гранат – кошмарные картины гражданской войны, о которых он читал в книгах. И все же решение его оставалось неизменным – отыскать ротмистра Петрашева или же убедиться, что его нет в городе.

Дом Петрашевых выглядел одиноким и заброшенным, в окнах не было света. Мохнатыми пятнами темнели заросли бурьяна в сумраке запущенного сада. Лишь кое-где белели осенние розы и гвоздики, чудом уцелевшие в разгуле дикой растительности. Бенц решил, что ротмистра нет дома. Если он еще не уехал, то автомобиль ждал бы его у ворот, а если отослал машину, то в доме был бы свет, хотя бы в одном из окон. Оставалось попытаться найти его в офицерском собрании или в казармах и попутно предупредить болгарских офицеров о грозящей опасности.

Чтобы окончательно убедиться в том, что дом пуст, Бенц с силой нажал на ручку калитки, ожидая встретить сопротивление замка. Однако калитка распахнулась, и в тишине улицы прозвучал хорошо знакомый пронзительный скрип. Почему калитка не заперта? Очевидно, ротмистр Петрашев впопыхах забыл запереть ее, и Бенц удовлетворился бы этим объяснением, если бы новая мысль, быстрая и ослепительная, как молния, не пришла ему в голову и не пронзила все его существо. В следующую секунду Бенц кинулся к парадному крыльцу так стремительно, что Лаугвиц и солдаты, должно быть, подумали, что они попали под команду свихнувшегося офицера. Бенц бежал по каменным плитам дорожки, и стук его сапог отдавался в тишине сонного сада. Стихийна сила любви: она делает нас то беспомощно глупыми, то необычайно находчивыми; она и туманит и проясняет разум. Все зависит лишь от того, насколько наши мысли совпадают с ее порывами или противоречат им. Когда Бенц въезжал в город и отчаянно зарекался разыскивать Елену в Софии, ему и в голову не приходило, что Елена может оказаться здесь. Когда он думал о дезертирах и воображение рисовало ему всякие ужасы, единственным его желанием было найти ротмистра Петрашева, хотя каждая минута промедления могла стоить ему самому жизни. Любовь привела его к этому дому, – любовь, которую не вытравить ни гордостью, ни проклятьями, ни временем, ни расстоянием. Любовь вдохновляла и вела его за собой. Силой своей удивительной интуиции она внушила ему слова, которые он твердил, задыхаясь от волнения, слова, которые вдруг заполнили всю безмерную пустоту жизни: «Быть может, Елена здесь!..»