Жрецы

"О скромность! Ты величайшая из добродетелей. Ты щедро украсила собою великого фаворита государыни! Ты крепкою любовью придворных окружила его". Об этом знают все с мала до велика в Санкт-Петербурге. После свадьбы при посещении дома одного из гофмаршалов Разумовский при всех и в присутствии Елизаветы бросился на шею дворецкому и стал его целовать. Елизавета гневно спросила его: "Вы в уме ли?" - "Это мой старый друг!" - ответил Разумовский. Вот и все. И не он ли писал Елизавете: "Лиза, ты можешь сделать из меня, что хочешь, но ты никогда не заставишь других считаться со мною серьезно, хотя бы как с простым поручиком". Разумовский был насмешливого нрава, но безо всякой злобы и не обижал никого. Дворянству ли это не любо?

В возке немецких дипломатов шел угрюмый разговор о русских делах. Все было не по-ихнему. Сенат - одна видимость создания рук царицы. Сенат плод рукоделия русских бояр. Он - покорный слуга ненасытного мздоимца Бестужева, который втайне не добра, а зла желает царице и государству. Что такое Разумовский? Маленький ничтожный человек. И когда он считался "ночным императором", то ни одна держава в мире против того не могла иметь никаких претензий, но теперь, после венчания его с царицею на супружество, едва ли может идти речь о немецком влиянии при русском дворе. Саксонский секретарь, мечтавший о соединении в супружестве Елизаветы с принцем Морицем, дал клятву товарищам написать царице письмо, позорящее поведение дворянства. Нет ничего худого в том, что в России возобновили петровский Сенат, но надо, чтобы он законодательствовал с ведома царицы и по ее указанию, а не выпускал указы только в интересах русских вотчинников. Надо, чтобы он прислушивался к голосу немецких государей. Саксонский секретарь согласен и с тем, чтобы Сенат положил в основу своего правления национальную политику, но нельзя же все другие нации считать недостойными справедливости и внимания со стороны Сената! За что страдают бедные немцы, так много сделавшие для России? Пускай царица величает себя "истинно русской императрицей"; пускай съедает по две дюжины блинов и выпивает множество разных вин в обществе с Разумовским. Но ведь даже главный кулинар ее величества господин Фукс - немец, как же могла она допустить борьбу вельмож с немецким влиянием! Она ведь и Фуксу стала не доверять. Малороссийская кухня затмила французскую и немецкую: жирные щи, такая же буженина, всевозможные мясные и капустные кулебяки, целые миски гречневой каши - вот стол царицы и Разумовского. Саксонский секретарь поклялся прямо, без стеснения и страха, написать царице, что "она, ее величество, и отолстевает от того, что так жирно и слишком сытно ест, и что-де Разумовский, - увы нам всем, любящим вашу венценосную красоту! - наносит ущерб и ей, портя ваше пресветлое величество".

Довольные своими делами, вельможи-сенаторы, возглавлявшие "русскую партию", вели в кибитках секретный разговор о необходимости начать самую жестокую борьбу с лейб-компанией, с "зазнавшейся ордой солдат". Много натворили лейб-компанцы в Москве во время коронации, а главное осмеливались показывать перед дворянами свою спесь: "Смотрите, это мы, любимцы царицы, это мы ее возвели на престол!" И главный из них, самый упрямый и смелый - нахальный красавец еврей Грюнштейн. Царица явно ему покровительствует. Этому надо положить конец. Мыслимое ли дело, чтобы еврей в коронационных торжествах всюду красовался в списке почетных родовитых офицеров, сопровождавших царицу? А двадцать девятого апреля, когда ее величество изволила ехать из кремлевского своего дома в Зимний императорский дом, что на Яузе, сама царица повелела, "чтобы адъютант лейб-компанец господин Грюнштейн верхом сопровождал ее карету во главе кавалергардского корпуса, на одних правах с именитейшим офицером Петром Шуваловым".

Об этом все знают, и много было о том разговоров. Сам тайный советник и сенатор вице-канцлер господин Бестужев после этой истории стал посматривать в сторону Грюнштейна с усмешкой. Грюнштейн сумел завоевать любовь и преданность лейб-компанцев, которые считают его своим вожаком. "Вот бы с кого начать! Вот бы кому крылья обломать. Немцы немцами, а этого тоже из виду не след упускать... Чернь!"

С надеждой в глазах вельможи потирали руки: "Все во власти божией и государевой!" Путь открыт. Сила боярская несокрушима. Сенат - твердыня русского дворянства - всему глава. Вот почему вице-канцлер Бестужев, сидя в одном возке с дряхлым канцлером князем Черкасским, посматривал из возка на снежные равнины и леса с лукавой, бодрой улыбкой: ладно, мол, было бы здоровье у нас, а все остальное приложится.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

По пути следования царицы из Москвы в Санкт-Петербург начальство городов и сел выгоняло на дороги рабочих людей. С великою поспешностью, обливаясь потом, несмотря на мороз, разного звания люди и крестьяне валили в лесу елки, нагружая ими воза, и втыкали их по обе стороны московской дороги. Воеводы, хотевшие выслужиться перед царицею, воздвигали среди пустынных полей и лесов громадные арки из еловых лап, обвитых лентами. По ночам в каком-то диком оживлении жгли смоляные бочки, озаряя испуганные толпы крестьян. Большое, желтое, расплывалось в морозном воздухе пламя. Мужики втихомолку молились о предотвращении от них всяческих бед и несчастий, тревожно поглядывая во тьму декабрьской ночи, в ту сторону, откуда должна была надвинуться на них "государева орда".

В Клину, Твери, Торжке, Валдае и Новгороде толпы обывателей были выведены за городскую ограду. Воеводы расставляли их по обе стороны дороги, по правую - мужчин, по левую - женщин. При появлении царского обоза все должны были падать лицом в снег и лежать так, не шевелясь, до тех пор, пока самая последняя кибитка не исчезнет из глаз.

Среди обывателей в полном облачении, высоко подняв кресты, неуклюжие, круглые, в ризах, напяленных на полушубки, бродили попы.

Ужас овеял все живое, ютившееся вблизи дороги, по которой шествовала в Петербург коронованная особа, ужас глядел из чащи лесов, из придавленных серым небом сумрачных полей; из занесенных сугробами, похожих на кучу разбросанного по снегу мусора, убогих деревушек; из мертвенно-унылых окон обывательских домов в городах; ужас в глазах детей, их матерей и отцов.

Таков был путь царицы...

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

I

Чертово Городище - лесная трущоба на правом берегу Волги пониже Васильсурска, у Хмелевских островов. Место дикое, защищенное.

В давние времена здесь укрывались черемисские мольбища; со временем черемисы перешли на противоположный берег, забросив Чертово Городище.

Это место и выбрал для своего становища атаман Заря. Посоветовали новые его ватажники - черемисы. Они же указали и все потайные тропинки для прохода к берегу Волги и к Большой Казанской дороге. Это та самая дорога, по которой после покорения Казани победоносно шествовал с войском в Нижний царь Иоанн Грозный.

Деловито осмотрел Михаил Заря городище, его рвы и овраги. Верхом на конях он и его есаулы объехали окрестности. Побывали и на Казанской дороге, проехали вдаль по направлению к Васильсурску, расставив караул близ дороги. И на других подходах к урочищу кое-где тоже вырыли землянки для часовых. Им дали рожки, купленные на Макарьевской ярмарке, на случай тревоги.

Зимовье еще более сближало атамана Зарю с его ватажниками. Свыше двухсот человек насчитывалось теперь в ватаге. Самый сильный, самый выдающийся был великан - беглый дьякон Тобольского собора Яков Никитин. Волосат, басист и угрюм. Поутру вылетал из землянки голый, падал в снег, рычал по-звериному, растирал свое обросшее волосами тело докрасна, а потом мягкой крадущейся походкой возвращался вновь в землянку. И так каждый день. Товарищам говорил, что делает это, дабы избегнуть "наистрашнейшего в жизни - сластолюбия"; разбойник не должен поддаваться бабьим чарам. "Многих из нас губили они".

Цыган Сыч со вздохом невинно пожимал плечами:

- Дурак ты, дурак, а еще дьякон! Господи!