Последние Горбатовы

Несмотря, однако, на это, Владимир сохранил к двоюродному брату большое расположение, гораздо большее, чем это могло показаться со стороны. Когда они бывали вместе, то спорили редко, но в обращении Владимира с молодым офицером иногда даже замечалось как будто нечто пренебрежительное, как будто он глядел на него свысока и был им недоволен.

Там оно и было в действительности; но это все же ничуть не мешало его искренней привязанности к брату, и если бы Григорию Горбатову в серьезную и трудную минуту понадобилась дружеская помощь, то, конечно, прежде всего он нашел бы ее во Владимире. Если бы с ним случилось какое-нибудь несчастье, Владимир отнесся бы к этому несчастью со всею искренностью и теплотою своего сердца.

Обращение Гриши с Владимиром было гораздо, по-видимому, задушевнее и дружественнее, а между тем он любил его несравненно меньше. По крайней мере, когда Владимир, несколько лет тому назад, уже в Петербурге, был сильно болен, почти умирал, Гриша оставался равнодушным и так как болезнь была — тиф, то даже не входил к двоюродному брату, боясь заразиться.

Теперь Владимир отыскал приезжего, они обнялись и звонко поцеловались.

Гриша был высокий, стройный молодой человек с густыми, коротко остриженными блестящими черными волосами. Большие темные глаза его были очень красивы, так же как и все лицо, смуглое, с правильными чертами, с несколько большим ртом, верхняя губа которого прикрывалась мягкими, лихо закрученными усами. Блестящий военный мундир еще более выделял эту молодую, выхоленную красоту.

В своей товарищеской компании, в гостиных и на балах Гриша был очень мил, весел и оживлен, производил на всех блестящее впечатление. Он часто добродушно улыбался, глаза его несколько щурились, манеры у него были мягкие, доходившие иногда даже до женственности. За ним в Петербурге сначала установилось название «прелестного мальчика», теперь его считали «милым и симпатичным молодым человеком».

Он отдал значительную дань юности, то есть по выходе из пажеского корпуса изрядно кутил, но особенных шалостей и проделок за ним не числилось. В полку он был на отличном счету, товарищи его вообще любили, хотя в последнее время некоторые и поговаривали:

— Горбатов… да, конечно, он славный малый… но «мягко стелет…» и далеко не так прост, как кажется…

— Гриша, как же это ты так вдруг?.. Вот уж не ожидал тебя видеть… Надолго ли и зачем?

— Да я только вчера утром решил эту поездку. Во-первых, с поручением от родителей к тебе. Есть некоторые вопросы по дедушкиному наследству. Вот погоди, разберусь — тогда изложу все по порядку. Ну, а затем так, просто прокатиться, то есть не совсем просто, а видишь ли, кое-что нужно было обдумать, а там, в этой канители нет никакой возможности… Я всегда так люблю — знаешь, дорогой в вагоне я никогда ни с кем не разговариваю, лежу с закрытыми глазами — и думаю… это самое лучшее… Дня три-четыре пробуду здесь — и обратно… От Михаила Ивановича тоже поручение есть. У него что-то на новой фабрике здешней случалось, так просил меня переговорить с управляющим…

Двоюродные братья сели друг перед другом, и несколько секунд продолжалось молчание. Владимир глядел на Гришу. Он никогда не видал у него такого серьезного и сосредоточенного лица.

— О чем же тебе так думать надо? — произнес он с маленькой усмешкой. — Какие такие серьезные дела?.. А это что такое?

Он указал на погоны офицера.

— А это — можешь поздравить, — улыбаясь отвечал тот, — чин только что получил.

— Поздравляю! Да ведь ты не ожидал… и так скоро…

— В этом и дело, никак не ожидал. Трое наших вышли в отставку — вот и производство… и это для меня очень кстати. Видишь ли, Володя, я тоже подумываю об отставке…

— Это к чему? Что за фантазия! Разве ты чем не доволен?

— Всем доволен.

— Ну, так что ж?

— А то, что пора серьезно подумать о будущем. Войны у нас пока, сам знаешь, никакой не предвидится… Да и хоть бы война! Ведь еще неизвестно, как и что, и что из этого может выйти… Разве можно рассчитывать, чтобы нас двинули? В Красном Селе всю войну просидим… а главное, какая же война?

— Так ты баклуши бить будешь совсем уж?

— Напротив, душа моя, надоело мне бить баклуши — вот что, пора приняться за дело.

— Да за какое, за какое? Я ничего не понимаю!..

— Постой, сейчас поймешь. Я решил выйти в отставку, но единственно затем, чтобы начать новую службу. Этот чин кстати, меня переведут по гражданской надворным советником, год буду числиться при министре, а затем вице-губернаторство… У меня все это очень хорошо и верно обдумано.

Владимир пожал плечами и усмехнулся.

— Что ж это у тебя такое уж влечение к административной деятельности?

— Не то, что влечение, но это самая прямая дорога.

— Однако ведь ты совсем не подготовлен.

Гриша громко рассмеялся.

— Отчего же я хуже подготовлен, чем другие? Разве я первый? Еще как управлюсь, увидишь и сам скажешь, что это мое настоящее дело. Но главное, главное, Володя!

Он положил руку на плечо брата.

— Между нами это, я говорю тебе первому: я хочу жениться.

«Совсем как Кокушка!» — невольно подумалось Владимиру.

— Ты шутишь? — сказал он.

— Нисколько!

— На ком же?

— На Лизе…

— Как? На Лизе Бородиной?

— Ну да, что же это тебя изумляет? Что ты тут находишь странного?

Владимир задумался.

— Ничего! — наконец проговорил он. — Только, если ты не шутишь… все это так вдруг, неожиданно, я никогда не думал об этом…

— Да ты разбери! — горячо заговорил Гриша. — Мне двадцать пять лет… Положим, с женитьбой можно было бы подождать… но я нахожу, что терять времени нечего, надо начинать серьезную деятельность, настоящую службу. И так как я уже сказал тебе, что надеюсь через год, через полтора, ну, скажем, через два, наконец, взять место вице-губернатора, то мне следует быть женатым… Это, по моим соображениям, неизбежно и во многих отношениях меня очень устроит и подвинет. Конечно, я мог бы сделать лучшую партию, но (он таинственно улыбнулся) я остановился на Лизе… она прелестная девушка…

— Да, действительно, прелестная девушка, — сказал Владимир. — Так ты ее любишь?

— Очень люблю! Конечно, не влюблен, ничего такого — это все вздор, особенно в деле женитьбы. Если б был влюблен, так, пожалуй бы, и не женился… Но я ее очень люблю; она такая славная, и именно такая, какую мне нужно будет… Затем она богата, гораздо богаче, чем ты думаешь, — прибавил он, понизив голос.

— Ну, богатство зачем тебе? Слава богу, и своего довольно.

— Не мешает, да и что такое — своего довольно? То, что у меня есть, и будет — ведь это ничто, в сравнении с богатством наших предков.

— Вот чего захотел.

— То-то и есть; значит, Лизино состояние поможет мне устроить мое собственное. Затем Михаил Иванович, хотя он и Бородин, но значит теперь гораздо больше, чем многие сиятельства и светлости… Все эти господа, то есть именно все те господа, которые мне будут нужны, у него в руках, он вот их как держит!.. Он совсем замечательный человек, Михаил Иванович. За это последнее время мы с ним близко сошлись, и я высоко, высоко ценю его.

— А он знает о твоем намерении?

— По правде сказать, он мне и подал эту мысль. Entre nous — c'est son rêve… [28] это его мечта… Ну, понимаешь, почему? И он все сделает, все, чтобы поставить Лизу в исключительное положение и чтобы поддержать наше, изрядно-таки, ох, как изрядно, расшатанное состояние…

— Да, все это действительно серьезно! — сказал Владимир. — Но… но я бы все же на твоем месте не женился на Лизе.

— Это почему? Да, да, понимаю, твоя там какая-то физиологическая теория близкого родства! Это, что ли?

— Хоть бы и это.

— Но, душа моя, все это чистейший вздор… Это вот maman только этим смущается. Так ведь ее архиереи совсем запугали.

— Да ты мне скажи одно, — перебил его Владимир, — дело это окончательно решено или еще нет?