Жизнь Лаврентия Серякова

Лаврентий рассматривал картинки, а Кукольник, указывая на окно, за которым лил весенний дождь, продолжал:

— И еще здешний климат! Он мне положительно не по душе. Я рвусь к теплу, к кипарисам и кедрам. Всегда мечтал об Италии, только дружба и долг удерживали. Помнишь, в моем «Тассе»? — Поэт, воодушевясь, сел на диване, выказывая из-под помятой рубахи жирную грудь, и прочел с чувством:

Ну, а тут где утопишь? — горестно воззвал Нестор Васильевич. — В этом слякотном тумане? Апрель на исходе, а дождь словно в октябре. — Он повалился на диван и потянулся за стаканом. — Вот я все обдумаю, все решу и уеду навсегда из этого неблагодарного города. Пусть жалеют, что не оценили Кукольника!

Тихон, которому Серяков, уходя, заметил, что не расхворался бы его барин — много больно лежит, ответил, ухмыляясь:

— Ништо ему. В должность исправно ездит — значит, здоров. Хересу три бутылки в день выпивает и добавки просит. Видно, и тебе на публику жалобился? Это с тех пор у нас пошло, как опять Белинский какой-то его в журнале пробрал. Да суть-то главная, Лавря, в том, что зачала его Амалия каждый день пилить. Вот он и придумывает, как от нее хоть на время скрыться. Совсем-то никак не убежать, всюду такая пьявка сыщет.

Тут только Серяков с удивлением узнал, что Нестор Васильевич женат на немолодой немке, что они много лет прожили «без закона», а потом, к удивлению всех, Кукольник «окрутился по форме», что она живет здесь же, на отдельной половине, но никогда к гостям не выходит и ни во что не вмешивается.

— Теперь только начала его к рукам прибирать, — рассказывал Тихон. — Утром, перед должностью, позовет кофей пить, когда ему опохмеляться нужно, или поздно вечером сама в кабинет прилезет и давай ныть: «Вам с ваш ум давно генерал выслушить, а вы все свой шурнал да с пьяницы, — передразнил он немку. — Раньше вам царь брильянтовый перстень шаловал, а нонче вас только в другой шурнал лают…» Так его замузычит, что, «возьму, говорит, Тихон, от своего князя препоручение, да и поедем с тобой в теплые края плоды разные есть…»

— Ну а ты как? — полюбопытствовал Серяков.

— Да куда хошь, мне при нем худо не будет. А тут и я от Амальи взмыленный бегаю. Мало ей своей девки, то и дело кличет: «Тиш, сделай то, Тиш, сходи туда…» А я за ним ходить нанимался, а не ейные картонки таскать…

Через две недели Лаврентий застал Кукольника сидящим в вицмундире за столом и бодро щелкающим на счетах. Но и в этот раз рядом с какими-то цифровыми выкладками стояли бутылка и стакан.

— Продаю, брат Лауренций, нашу «Иллюстрацию», — сказал он. — Будешь скоро гравировать новым хозяевам.

— Кому же продаете, Нестор Васильевич?

— Владельцем будет некий Крылов, который раньше писал стишки, теперь преподает где-то что-то, а редактировать берется Александр Павлович Башуцкий, аристократ, штатский генерал с большими связями, но и писатель в этаком новом духе: все о лаптях и портянках, о дворниках и водовозах повествует. — Кукольник презрительно скривил рот. — Впрочем, человек милейший, и ты ему мною рекомендован с самой лучшей стороны.

— А не заскучаете вы без журнала? — спросил Серяков, которому стало не по себе от услышанной новости.

— Да разве я расстался бы со своим детищем, если б не важнейшие причины?! — патетически воскликнул Кукольник. — Но князь посылает меня в Землю войска Донского, в Одессу, Новороссийск, многое осмотреть, проверить, обревизовать — одним словом, с доверительным поручением. Я не могу, понимаешь ли, манкировать службой. Нужно подумать наконец и о грядущей старости, о чине, о пенсии… Да и пора встряхнуться, проветриться.

Нестор Васильевич встал, прошелся по кабинету.

— Может быть, провинциальное общество не так скоро забывает испытанные таланты! А здесь, знаешь ли, такая сухость, неблагодарность! Подай им нечто новое, модное. Но верь мне, Лауренций, все это пройдет быстро. Кукольника еще вспомнят!.. В середине мая Серяков пришел на Гороховую проводить Нестора Васильевича в дальнюю дорогу. У подъезда стояла уже коляска четверкой с увязанными позади кузова чемоданами. В квартире шумно вставали из-за стола человек сорок каких-то совсем не знакомых Лаврентию разнокалиберно одетых, сильно подвыпивших господ. Кукольник, прослезившись, перецеловался со всеми и, накинув шинель, устремился прощаться на половину Амалии Ивановны. Его проводил взрыв двусмысленных шуток, и гости, разобрав шляпы и трости, стали спускаться с лестницы.

Тихон с поваром укладывали в коляску погребцы и корзинки, по очереди бегали наверх за забытыми вещами. Серяков стал помогать им. Наконец вышел Нестор Васильевич, протиснулся сквозь толпу провожающих, и его подсадили в экипаж.

Тихон, обежав коляску, молодцевато вскочил следом и бочком уселся рядом с барином.

— Прощай, Лавря, не поминай лихом! — крикнул он и перекрестился.

Проводы эти напомнили Серякову многолюдные поминки — так равнодушны были к судьбе уезжавшего собравшиеся, так было ясно, что Кукольник навсегда покидает Петербург. А если и возвратится когда-нибудь, то уж не будет ни писательства, ни журнала, ни прославленной «братии».

В те дни Лаврентий мало понимал, что творилось в русской литературе, но из слов сварливого гостя, которые ему запомнились, из обиженных сетований самого Кукольника ему стало ясно, что сочинения уехавшего его покровителя осуждены передовыми писателями, не имеют прежнего успеха и в публике. Серяков удивлялся, как со своим талантом и знаниями Кукольник не сумел отыскать правильный путь, и простодушно объяснял это прежде всего пьянством, которое ненавидел с детства.

«У того, кто держится рюмочки, голова всегда в тумане, — думал он. — Где тут найти правильную дорогу? Да еще женитьба неладная. Даже на проводах мужа не показалась эта Амалия, а что плохого было бы?.. Да, нелегкая штука жизнь…»

Собираясь идти к новому редактору, Серяков опасался: «Каково-то примет меня этот важный барин?» Но каждый раз вспоминал рассказ Башуцкого «Водовоз», так презрительно упомянутый Кукольником. Самому Лаврентию этот рассказ очень понравился. В нем с искренним сочувствием повествовалось о судьбе крестьянина, замученного до смерти тяжелой работой в столице. Помнил Серяков и составленный Башуцким путеводитель «Панорама Петербурга», в котором прочел интересный очерк по истории города, помнил, что видел в журналах его статьи о железных дорогах и банках.

«Видно, хоть и важный барин, но образованный и труженик», — успокаивал себя Лаврентий.

При первом посещении ему не повезло. В бельэтаже на Большой Морской зеркально полированную дверь отворил строгий лакей в ливрее с галуном.

— Его превосходительство будут поздно, — услышал Серяков, и дверь захлопнулась.

То же повторилось и еще раз через три дня. «Черт его знает, когда же добьешься представиться! — возмущался Лаврентий. — Или, может, ему не нужны граверы?»

Наконец в третий раз, зайдя вечером по дороге из академии, Лаврентий был принят. После доклада его провели через целую анфиладу нарядных комнат. В конце ее на пороге кабинета предстал хозяин.

Румяный барин лет за сорок выглядел как модная картинка — все на нем было натянуто, отглажено, без пылинки и складочки. Отлично выбрит, надушен, завит — хоть сейчас на званый обед.

Приветливо улыбаясь, Башуцкий усадил несколько оробевшего гравера в новейшее кресло на пружинах и тотчас насказал много лестного о его работах, попросил называть себя не вашим превосходительством, а попросту Александром Павловичем. Потом, после маленькой паузы, во время которой пересел поудобнее, выставив вперед щегольски обутую ногу, заговорил о будущем «Иллюстрации».

— Мы с господином Крыловым решили изменить характер журнала, который, мы полагаем, был до сих пор немного легковесен. Нам кажется более правильным обратить внимание читателей на серьезные темы — на новшества в промышленности и торговле, в мореходстве и строительном искусстве, в науках и художествах. Приведу примеры. В настоящем году Общество московских фабрикантов открывает склад и магазин в Тифлисе. Журналу следует похвалить это начинание, растолковать, почему именно оно полезно, картинками показать далекий путь, который предстоит проделать торговым караванам, познакомить с видами Тифлиса, с типами народов, которые отныне будут носить посылинские ситцы и нюхать табак из лукутинских табакерок. Другой пример: сейчас на железной дороге, проводимой между нашими столицами, строится через реку Веребью мост, небывалый по длине, по смелости расчетов. Он уже почти готов, испробован, и строитель его — русский инженер-майор Журавский. Как не рассказать об этом публике, показав тут же вид моста с бегущим по нему локомотивом и портрет господина Журавского?