Вопрос

Однако, вѣдь, ея карты не могли солгать, потому что — она искренно этому вѣрила — никогда не лгали. До обѣда у нея еще оставалась слабая надежда, что произошла какая-нибудь ошибка по ея недосмотру. Передъ тѣмъ какъ одѣваться къ вечеру, она заперлась у себя и спѣшно опять разложила карты. Открыла — и руки опустились: «пиковый интересъ въ трефовомъ домѣ», а рядомъ «сердечное огорченіе»! Она ужъ и не стала продолжать, такъ какъ не сомнѣвалась, что и «замѣшательство въ червонной масти» окажется на своемъ мѣстѣ. Лучше и не смотрѣть… что-нибудь, а ужъ стрясется, ужъ никакъ теперь не минуешь.

Маша въ своемъ блѣдно-розовомъ легкомъ платьѣ съ длинной и узкой вырѣзкой на груди и спинѣ, съ обнаженными красивыми руками въ длинныхъ, выше локтя, перчаткахъ, была очень мила и побѣдоносно сознавала это. Одѣвшись и отпустивъ горничную Лизу, она долго стояла передъ трюмо, изучая себя въ мельчайшихъ подробностяхъ. Она также мысленно представляла себѣ своихъ сверстницъ, ожидаемыхъ ею, и рѣшила вопросъ: кто будетъ всѣхъ лучше на вечерѣ? Сегодня, именно сегодня, она должна быть непремѣнно лучше всѣхъ…

Маша вовсе не была ни завистлива, ни зла; но теперь она быстро и жадно изучала и оцѣнивала пріѣзжавшихъ молодыхъ дѣвушекъ. Однако, пока никто изъ нихъ не могъ особенно смутить ее: она и у самыхъ хорошенькихъ находила недостатки и погрѣшности туалета. Ей-же то и дѣло отражавшія ее зеркала подтверждали, что она сегодня хороша какъ никогда.

Чудесный утренній подарокъ отца — широкій браслетъ сверкалъ своими брилліантами. Да и другой, болѣе скромный утренній подарокъ не былъ забытъ: въ волосахъ Маши и на груды ея бѣлѣлись душистыя вѣтки ландышей изъ неизвѣстно кѣмъ присланнаго букета…

Самъ Александръ Сергѣевичъ, хоть и не заботился объ этомъ., былъ очень красивъ. Фракъ, далеко не новаго фасона, но отлично сшитый, шелъ къ нему. Онъ тщательно причесалъ волосы, такъ что они уже не падали космами на воротникъ и, несмотря на длинную бороду, казался совсѣмъ молодымъ человѣкомъ. На лицѣ своемъ онъ вызвалъ любезную улыбку, относившуюся безразлично ко всѣмъ, и старался добросовѣстно исполнять роль хозяина. Онъ давно ужъ отвыкъ отъ общества и всегда въ большомъ собраніи чувствовалъ себя неловко и принужденно. Къ тому-же всѣ эти люди, наполнявшіе теперь его комнаты, очень мало его занимали; у него съ ними почти не было общихъ интересовъ. Онъ обходилъ всѣхъ, съ усиліемъ обдумывая и припоминая, кому что надо сказать или о чемъ освѣдомиться.

Въ кабинетѣ было раскрыто три карточныхъ стола, и устроились партіи. Тутъ собрались самые почтенные гости. Были здѣсь нарядныя старушки. Одна все трясла головою и то и дѣло глядѣла въ старинный золотой лорнетъ, чисто по привычкѣ и изъ увѣренности, что такъ слѣдуетъ, потому что и въ лорнетъ и безъ лорнета равно плохо видѣла. Другая, тоже по привычкѣ, все еще являла слѣды непосильной своей борьбы съ временемъ: брови у нея совсѣмъ вылѣзли; но она ихъ нарисовала, а такъ какъ старыя руки при этомъ дрожали, то одна бровь вышла выше и длиннѣе другой. Третья старушка держалась такъ, что каждымъ своимъ движеніемъ, каждой миной будто говорила «Je fais bonne mine au mauvais jeu… что дѣлать! но все-же всѣ должны отлично чувствовать, что я только благосклонна, а нахожусь не совсѣмъ въ томъ обществѣ, къ которому привыкла»…

Были здѣсь два генерала: одинъ длинный, сухой, ужасно похожій на недавно открытую мумію Рамзеса II, а другой — маленькій, толстенькій, съ лицомъ добродушной старой нянюшки. Остальные были тоже генералы, но уже статскіе, на лицахъ которыхъ лежала несмываемая печать долгихъ лѣтъ, проведенныхъ въ затхлобумажной департаментской атмосферѣ.

Въ Машиной гостиной устроились, подъ наблюденіемъ Настасьи Петровны, дамы менѣе важнаго вида и менѣе почтенныхъ лѣтъ, а также и не столь чиновные мужчины. И тутъ, какъ-то совсѣмъ незамѣтно, вдругъ появился зеленый карточный столикъ и, подъ шумокъ разговора, сама собою образовалась партія.

Настасья Петровна была какъ въ чаду, едва понимала, что ей говорятъ, а отвѣчала уже чисто по вдохновенію. Она все ждала «бѣды» и въ то-же время должна была убѣждаться, что все хорошо и не только «прилично», но совсѣмъ «какъ въ самыхъ лучшихъ домахъ». Два лакея отъ ресторатора, болѣе похожіе на губернаторскихъ чиновниковъ для особыхъ порученій, чѣмъ на лакеевъ, безшумно, съ достоинствомъ и ловкостью разносили чай и печенья на серебряныхъ подносахъ.

Даже Иванъ, доставлявшій Настасьѣ Петровнѣ не мало горя своей заносчивостью и способностью ежедневно бить ламповыя стекла (причемъ онъ равнодушно заявлялъ, что если стеколъ не бить, то къ чему-же тогда всѣ ламповые и стекольные магазины), былъ неузнаваемъ. Онъ, видимо, не хотѣлъ ударить лицомъ въ грязь передъ своими изящными коллегами и изо всѣхъ силъ подражалъ имъ.

«Да, здѣсь-то хорошо, а что-то тамъ, въ буфетѣ и кухнѣ?!» — мучительно думалось Настасьѣ Петровнѣ.

VI

Зала была наполнена дѣвушками и нѣсколькими юными дамами, къ которымъ какъ-то лѣниво и нерѣшительно присоединялись сплотившіеся въ столовой танцующіе кавалеры. Распорядитель танцевъ, маленькій уланъ въ неимовѣрно коротенькомъ мундирѣ и съ обтянутыми, до неприличія выпуклыми бедрами, то и дѣло мышиной рысцой вбѣгалъ въ столовую. Наивное, круглое его лицо въ желтенькими усиками, выведенными въ струнку, изображало большую озабоченность.

— Господа, что-жъ это вы! — повторялъ онъ пискливымъ голосомъ. — Вѣдь, пора начинать танцы… Идите-же въ залу… Господа, ей-Богу такъ нельзя!..

Но «господа», по большей части гвардейскіе офицеры, бывшіе въ домѣ въ первый разъ и приглашенные «для танцевъ», вовсе не спѣшили. Нѣкоторые спокойно пили чай и переговаривались о своихъ дѣлахъ, другіе пробрались въ наскоро устроенную буфетную, гдѣ не только разрѣшалось курить, но можно было, не откладывая въ долгій ящикъ, выпить даже и шампанскаго.

Наконецъ, изъ-подъ привычныхъ пальцевъ тапера вырвались первые темпы вальса, и пары закружились. Матвѣевъ, пробиравшійся въ гостиную, остановился и глядѣлъ. Ему пахнули въ лицо легкія женскія платья, мелькнули эполеты гвардейцевъ, развѣвавшіяся коротенькія фалды черныхъ фраковъ. Въ немъ самомъ гдѣ-то глубоко откликнулись, но сейчасъ-же и замерли, старыя воспоминанія. Онъ забылъ все и видѣлъ только Машу, и слѣдилъ, какъ она, склонясь къ своему кавалеру, зарумянившаяся и съ застывшей улыбкой, носится и кружится, едва касаясь паркета маленькими блѣдно-розовыми башмачками.

Теперь она рядомъ съ нимъ, но его не видитъ. Она навѣрно не видитъ никого и ничего. Вотъ она пронеслась, и отецъ все слѣдитъ за нею, безсознательно любуясь въ настоящую минуту не только ею, но и ея кавалеромъ. Черезъ минуту Машинъ кавалеръ, стремясь къ другой дамѣ, равняется съ Александромъ Сергѣевичемъ. Это высокій и стройный молодой офицеръ генеральнаго штаба. Лицо веселое, открытое, голубые большіе глаза улыбаются.

— Миша… Михаилъ Степановичъ!

Офицеръ остановился.

— Съ кѣмъ танцуете первую кадриль? — ласково и дружески опросилъ Матвѣевъ, дотрогиваясь рукой до серебрянаго аксельбанта молодого человѣка.

— Съ Марьей Александровной.

Все лицо офицера такъ и сіяло.

— Ну и отлично, танцуйте.

Матвѣевъ самъ не зналъ, зачѣмъ остановилъ Михаила Степановича. Ему просто захотѣлось почувствовать на себѣ его улыбающійся взглядъ, дотронуться до него и этимъ выразить свою особенно какъ-то сильную въ этотъ вечеръ къ нему симпатію. «Славный малый, быстро думалъ онъ, глядя на удалявшуюся, фигуру офицера. — Изъ него прокъ будетъ… и сколько въ немъ жизни!»…

Онъ зналъ Мишу Бирюлева еще мальчикомъ-кадетомъ, зналъ его отца и мать. Отецъ его занимаетъ видный военный постъ на югѣ Россіи. Миша только-что окончилъ въ первомъ десяткѣ курсъ академіи генеральнаго штаба, передъ нимъ открывается прекрасная дорога. Онъ уменъ, умѣетъ работать. Въ послѣднее время Миша Бирюлевъ все чаще и чаще бывалъ у Матвѣевыхъ: Александръ Сергѣевичъ иногда часа по три съ нимъ бесѣдовалъ — и это ему доставляло удовольствіе.