Человек из Вавилона

— Занкан прав! Перекати-поле только подрывают веру!

Тинати скрылась в толпе, и Бачеве стало скучно одной. Именно в этот момент она почувствовала на себе чей-то настойчивый взгляд. Бачева насторожилась, ею овладело неведомое дотоле желание дать отпор тому, кто так смотрел на нее, а отпор заключался в том, что она показала смотрящему спину.

Дочь Занкана стояла, опустив голову, упершись глазами в землю, и злилась — кто и почему смеет так глазеть на нее.

Как бы назло она не поднимала головы, не хотела показывать своего лица. Потом подумала, какой-то наглец уставился на нее, а она ведет себя, как ребенок, который дуется на маму, и, разозлившись, подняла голову и оглянулась, всем своим видом говоря: ты не только назойлив, но и нахален!

Бросив на незнакомца мрачный взгляд, она вдруг залилась краской и быстро опустила голову. Зажмурившись, перевела дух — ей показалось, она взглянула не на незнакомого парня, а на само воплощение юности, весны — матовый цвет лица, светлые усы и борода, голубые глаза, но главное — улыбка, которая согревала, как дыхание весны. Злость куда-то испарилась, и она улыбнулась в ответ.

Кому улыбнулась? Незнакомцу? Нет, тому, что предстало ее глазам — весне. Это была замечательная картина — чистое апрельское небо и улыбающийся незнакомец… Она не смогла удержаться от ответной улыбки!

И улыбнулась.

Именно в этот момент ударили в колокола. Состязания начались. Незнакомец взял коня под уздцы, еще раз улыбнулся Бачеве и пошел к месту сбора, туда, где развевалось огромное знамя состязаний. Не пройдя и десяти шагов, он обернулся, дружески махнул Бачеве рукой и продолжил путь.

Скачки начались — земля гудела под ногами несущихся коней. Можно было подумать, что там, куда они мчались, их седоков ждало не признание публики, а грамота, дарующая бессмертие… Всадники с гиканьем погоняли коней, от них не отставали и зрители. От криков и шума голова шла кругом. И это гиканье, шум и порой непристойные выкрики выдавали тот факт, что всего несколько десятилетий назад страной правили иноверцы. Вопли жителей пустыни, издаваемые зрителями, только пугали коней. Но люди не понимали этого, как не понимали и того, что, изгнав арабов из страны, они не смогли вытравить их след из своих душ. И это подтверждалось несвойственным грузинам гиканьем, оглашавшим окрестности.

Бачева не отрывала глаз от несущихся коней, но в мыслях была далеко отсюда. Перед глазами у нее стоял улыбающийся незнакомец, и она искала его в толпе, но тщетно.

А потом и вовсе потеряла надежду увидеть его, и сердце у нее больно сжалось. Скачки ее ничуть не интересовали, и теперь она сидела на свежевыструганной доске, предаваясь невеселым мыслям. Она даже не сразу поняла, что сказала Тинати, неизвестно откуда возникшая перед ней. Нет, она, конечно, услышала ее слова: «А вот и Ушу!», но не осознала их смысла. А ее растерянность усугубилась еще и тем, что незнакомец снова стоял перед ней и улыбался своей удивительной солнечной улыбкой.

Ушу, сын Саурмана Павнели, принадлежал к числу тех молодых грузин, кто разумно использовал недавние успехи Грузии на военном поприще. Победы над турками-сельджуками, окончательное изгнание их из страны принесли свои благие плоды. Грузинские юноши снова потянулись в Византию — кто по стопам грузинских монахов обосновался в византийских церквах и монастырях, кто пошел в ученики к астрономам, кто предпочел искусство риторики. Ушу избрал своим поприщем философию. Отправляя сына в Византию, эристави [7] Саурмаг просил его совсем о другом, но Ушу предпочел философию — она так хорошо объясняла происхождение мира, магию мысли лучших сынов Византии и других стран, что Ушу ничего другого и не надо было.

Он провел в Константинополе три года и, если бы не юная царица Тамар — а она нуждалась именно в таких молодых людях, как Ушу, — он и по сей день находился бы там. Несколько месяцев назад Ушу возвратился в Тбилиси. «Если вы, братья мои, вернетесь на родину, она сделает еще один шаг вперед на пути своего процветания!» — сказала царица на первой же встрече с Ушу и его друзьями…

Сегодня с утра Ушу был не в настроении: несколько недель назад из Константинополя прибыл еще один его друг — Абесалом Иорамисдзе. Он вернулся в свое родовое поместье — Базалети, но вскоре его потянуло в город, к друзьям. Вчера вечером они встретились, обнялись и не расставались до самого восхода солнца. Беседовали, угощались вином, но по-константинопольски — в меру.

Под утро оба заснули, но Ушу не смог выспаться — к полудню он должен был принять участие в конных состязаниях на берегу Куры — дал слово.

Ушу с трудом поднялся. Никакого желания участвовать в скачках. Жутко хотелось спать. И ни о чем другом он не думал, пока не увидел рядом с Тинати незнакомку. Она напоминала юную сияющую луну, но не это было главным — сколько таких юных, подобных сияющей луне, видел Ушу — эта девушка была особенной. Словно он давно знал ее, и их связывали долгие годы дружбы. Потому он и смотрел на нее с такой радостной улыбкой, а потом, когда она показала ему спину, свет как бы померк для него — в наступившем сумраке безмолвно бродили бесцветные, бестелесные люди, не имеющие ничего общего между собой.

Но вот скачки начались, и Ушу направился туда, где собрались все участники. Обернувшись, он увидел, что незнакомка улыбнулась ему.

Это приободрило его, придало силы. И все же участвовать в скачках не хотелось, не до состязаний ему было! Какое-то время он постоял у знамени, а потом повернул назад, туда, где, как он предполагал, находилась незнакомка. Он не спешил, почему-то был уверен, она ищет его, ждет. Какая-то подсознательная гордость переполняла его от этой мысли. Он прибавил было шагу, но тут его остановила дочь вельможи Аманелисдзе. Она стала что-то рассказывать ему, при этом так нежно поводила рукой по локонам своего пятилетнего сына Луарсаба, что в другое время Ушу непременно понял бы ее потаенные мысли, но сегодня он был не в состоянии догадываться о сокровенных желаниях молодой женщины. Он безучастно отвечал на ее вопросы, а потом, взяв коня под уздцы, оставил ее в полном недоумении.

Тинати не смогла скрыть своего восторга, увидев Ушу. Она едва не бросилась ему на шею, но все внимание Ушу было обращено на Бачеву. Тинати опешила — на лице подруги сияла улыбка. Она поняла, между Ушу и Бачевой возникла какая-то связь, и эта мысль встревожила и неприятно поразила ее. А Ушу, схватив Бачеву за запястье, повернулся к Тинати:

— Хороша, да?!

— Что ты сказал? — Тинати с трудом проглотила слюну.

— Красавица! Как ее зовут? — Ушу обернулся к Бачеве. — Кто ты? Как твое имя?

Бачева вырвала руку и бросилась бежать.

— Никуда от меня не убежишь, — крикнул ей вслед Ушу, — ты будешь моей женой!

Тинати на мгновение лишилась дара речи, но в следующий же миг пришла в себя.

— Ты что такое говоришь? — негодующе воскликнула она.

Бачева остановилась и обернулась. Во взгляде, который она бросила на Ушу, читались грусть, отчаяние и упрек одновременно. Сердце Ушу тревожно сжалось, он сделал шаг по направлению к ней.

Но Бачева убежала, а Тинати обеими руками вцепилась в локоть Ушу.

— Что ты делаешь, ты знаешь, кто она?

— Кто бы ни была, будет так, как я сказал! — ответил он, пытаясь высвободиться — ему хотелось бежать за Бачевой.

— Она иудейка, дочь Занкана Зорабабели!

Бачева подбежала к своему коню. Ушу уставился на Тинати.

Земля дрожала под копытами коней.

Зрители с гиканьем подгоняли коней.

Меж копей и волн

Праздничное застолье первого вечера Песаха — агаду — любой тбилисский еврей проводит в кругу семьи. Проводит, естественно, так, как позволяют ему средства. А кто на что горазд и как он празднует Песах, догадаться нетрудно: если в доме горело несколько свечей, значит, люди, отмечающие здесь агаду, не считали себя проигравшими в сражении с жизнью. Разумеется, были и такие семьи, где агада праздновалась при свете плошки — и таких семей было большинство. Например, в продуваемом всеми ветрами домишке Абрамико тускло мерцала одна-единственная плошка. Хозяин дома — хромоногий Абрамико негромко, нараспев, время от времени пыхтя и вздыхая, читал историю исхода евреев из Египта. Абрамико вздыхал потому, что не верил в то, что читал: если это правда, думал он, почему Бог ни разу не взглянул на меня благосклонно, не протянул руку помощи? Это за его неверие воздавалось ему.