Жизнь адмирала Нахимова

Брат Иван и соклассники безуспешно зовут Павла играть. Он отмахивается. Он мечтает о времени, когда на линейном корабле в совершенстве будет управляться в парусах. О времени, когда спорые руки матросов будут выполнять приказания, отданные им в грохоте сражений и в штормах.

Вдруг мечтания прерывает дробь барабана.

– По местам!

Воспитанники корпуса вытягиваются шеренгами, В интервалах становятся ротные командиры. Команда "смирно". Прибыл директор корпуса – престарелый адмирал Карцов. Сотни ног шаркают по паркету и отбивают шаг. Шеренги перестраиваются во взводные колонны, и вот весь дивизион с развернутым знаменем проходит по зале церемониальным маршем. Адмирал пялит старческие красные глаза и выкрикивает простуженным басом:

– Ого, Громовы детки, хорошо, здорово!

Он был когда-то вольтерьянцем, вольнодумцем, но теперь он только старик и не вникает в воспитание кадетов. Павел разочарован первой встречей с адмиралом.

Когда Карцов уезжает в Сенат, помощники директора, Баратынский – Петр 2-й и Мамаев – Петр 3-й (так их зовут потому, что Карцов тоже Петр), позевывая уходят в уютные казенные квартиры. Продолжаются будни. Кадеты и гардемарины расходятся на вечерние занятия. Из класса географии хор голосит:

Обь с Иртышом, Таз, Енисей, Лена, Тана, Яна проте-ка-а-ают по Росси-ии-и.

Считают, что так основательнее запоминаются трудные названия рек, гор и городов.

Павлу надо в класс инспектора Марка Филипповича Горковенко. Здесь у доски топчется Бутенев. Он никак не может показать вес вооруженного корабля, хотя Горковенко сообщил ему "пространство" той части судна, которая должна погрузиться в воду.

– Эх ты, теорист! Дубина стоеросовая! – пронзительно ругает инспектор маленького, живого, а сейчас беспомощного гардемарина.

– Он зейман, Марк Филиппович, – кричит "старик", сидящий рядом с Павлом. "Старик" трясет чубом, вытягивает совсем нещегольские рыжие сапоги, играет цепочкой у пояса и фыркает.

– Он такой же зейман, как ты, и оба вы болваны! – огрызается Горковенко и снова требует от Бутенева:

– Для чего в исчислении объема надобен удельный вес воды?

Бутенев не знает, что делать с удельным весом воды. Он вообще ничего не знает и сконфуженно уходит на свое место. Старший из гардемаринов Михаил Рейнеке бойко объясняет правило определения веса корабля. Павел прилежно записывает, что при измерении корабельного трюма надо вычесть толщину шпангоутов и обшивки. Сосед косится на его прилежно склоненную голову.

– Хочешь быть теористом?

– Что это?

– Ну, теористы, которые идут по теории кораблестроения, по механике. А астрономисты, зейманы, – настоящие моряки соленой воды.

Нахимов задумывается. Ему кажется, что моряку надо все знать о корабле. Но он не смеет высказать "старику" свое суждение. А звонок избавляет его от ответа.

Бойкий сосед – его фамилия Лутковский – приглашает:

– Пойдем на ваган.

– Куда?

– Без разрешения, значит. На Смоленском поле драка с горными назначена.

Павел соглашается за себя и за Ивана. Нельзя нарушать дух товарищества. "Старик" может ославить их трусами.

Вылазка назначена вечером. Лутковский ведет новичков черными лестницами. Они выбираются в мрачный двор, бегут в темноте по Четырнадцатой линии. Где-то заливаются псы. На перекрестке, над сонным будочником, тускло горит фонарь. У стекла роем белых мух летят пушинки снега.

Лутковский рассказывает:

– С горными у нас была генеральная драка. Мы им орем: "горные, заборные", они нам: "морские, воровские". Потом свалились, квасим, квасим морды… Даже ротные разнять не могли. Ты любишь драться?

Павлу мальчишеские драки неинтересны. Но отвечает равнодушно:

– Люблю.

На Смоленском поле пусто. Постепенно сходятся несколько кадетов Морского и Горного корпусов, сговариваются отложить драку за недостатком сил у обеих сторон.

– Ничего, еще попадешь в драку, – утешает нового приятеля Лутковский.

– Попаду, – спокойно соглашается Павел.

Ротный командир обошел отделения. В дортуарах укладываются спать, шепчутся по углам. Великовозрастные, из тех, что стали "на три точки", сидели в одном классе три года, продолжают делиться итогами воскресенья, хвастают выигранными в трактире партиями на бильярде и встречами с хористками. Младшие жадно прислушиваются. Одного маленького кадета освободил покровитель-гардемарин от сластей, присланных из дому, и малыш плачет в подушку. Еще группа кадетов следит за потасовкой. Дерутся тихо, чтобы не услыхал дежурный. Зрители советуют побеждающему:

– Бей, пока не скажет – покорен.

Койка Павла у окна. Он кладет локти на подоконник и смотрит на реку, еще недавно скованную морозами. Постепенно шум в комнате затихает, разносится мирное сонное посвистывание. Унтер-офицер тушит огонь, и квадрат окна светлеет. Время близится к весне, к бессонным, призрачным белым ночам.

– Скоро пойдет ладожский лед, вот гул да треск будет, – шепчет справа голос. – Ты видел ледоход, Нахимов?

Гардемарин Анжу, кутаясь в одеяло, с ногами забирается на подоконник.

– Если долго-долго глядеть в одну точку, видны огни на устье.

– Брандвахты?

– Брандвахту ставят с открытием навигации. Ты был в море?

– Я совсем и не знаю, какое оно.

– Меня в детстве везли морем из Англии. А мой дед из Тулона; он был моряком. Я уже три лета ходил в море, – спешит выложить Анжу.

– Брат Николай получил производство в Тулоне, – вспоминает Павел. – Это вроде нашего Кронштадта?

– Ну да! В море чудесно. Вы скоро пойдете в кампанию. Гардемарины ходят каждое лето. Корпусный бриг называется "Симеон и Анна", еще есть фрегат "Малый".

– Я знаю. А ты пойдешь?

– Я кончаю курс. Надо заказывать мичманский мундир. – Анжу ежится от холода. Его черная, коротко стриженная голова лежит на острых кулачках: – В Англии гардемарины учатся на кораблях, учатся и плавают. На берегу только экзамены сдают.

– Так то не гардемарины, а мичманы.

– У них вроде одно и то же. Мидшипмен – по-нашему гардемарин.

Подумав, Павел соглашается:

– Наверно, хорошо – учиться на корабле. Но как же там занимаются науками? Этого Анжу не знает.

– Думаю, капитан или штурман помогают…

– А все другое? Словесность, история, языки?

– Подумаешь, словесность! К чему она морякам? Все одно мы в корпусе ничего из нее не знаем. При выпуске адмиралтейские гоняют перво-наперво по навигации.

– Ты плохо занимался?

– Скучно. Я все практически пройду на корабле. Ты тоже не будешь заниматься.

– Я буду.

– Не будешь.

Павла смущает уверенность товарища. Он про себя решает, что будет заниматься. Он должен кончить корпус из первых, унтер-офицером. Тогда попадет в дальнее плавание.

Он спрашивает:

– А ты хочешь в кругосветное?

– Еще бы! У нас многие собираются – Литке, Рейнеке, Врангель. Ты уже знаешь их?

Павел познакомился с Мишей Рейнеке, усердным и ровным юношей, готовящимся к плаванию на Севере. Рейнеке ему понравился.

– Он серьезный, зейман! – подтверждает Анжу и зевает. – Пора спать. Ложись и ты, завтра с утра кораблевождение.

Анжу прыгает в свою койку и сворачивается калачиком. Павел продолжает смотреть на реку. Она как черный бархат, вздутый ветром. По Исаакиевскому мосту с Адмиралтейского острова проехал извозчик. Огонек торопливо побежал и скрылся влево. Но за рекой много огней, и от их бесконечной линии уходят в стылую воду дрожащие столбы света.

Немногим больше ста лет существует Петербург, и уже такой огромный! Павел силится представить себе пустынную реку, заболоченные берега, сырой бор на месте дворцов. И вспоминает слова старика служителя: "Царь Петр восхотел, а строили народом, косточками мужицкими болота высушили". Да, и сейчас мужики трудятся, вон какие колонны возводят на стройке Исаакиевского собора… А корпус? Тоже сколько труда ушло… Почему-то вспоминается Николай Бестужев. Это он сказывал, что корпус старше Петербурга, назывался Навигацкой школой и помещался в Сухаревой башне, в Москве…