Зловещая долина (СИ)

— Пот блестит, — говорит Клодия, пожимая плечами. Милый жест, который стоил фирме года работы. — Мне хотелось отказать ему в аудиенции, босс, но он обещал заплатить наличными. Ради шанса для фирмы я записала его сегодня на тринадцать.

— Да, обидно, — говорю я. — Но дело есть дело, примем, посмотрим. Деньги нам нужны, дорогая. А пока надо взглянуть, как продвигается выполнение прежних заказов и как дела идут.

Мы покидаем мою квартиру, чтобы направиться в нашу мастерскую. Весь заводской комплекс «Пигмалион-М» — жилища сотрудников, цех, лаборатории, склад, испытательный стенд — занимает пару гектаров и огорожен силовым щитом. Чужим без спросу тут делать нечего — слишком уж часто случаются желающие причинить нам вред.

Следит за безопасностью очень и очень надёжная команда.

На входе в лабораторию дежурит один из наших старых Лансов, отказник на сексуальной почве, модифицированный под охрану. Он выглядит очень забавно, заказ был сделан затейницей: копна рыжих волос и веснушки, маленький шрам на носу и крупные зубы придают Лансу деревенский вид. Чтобы отличать его от прочих наших Лансов, мы зовём его Рыжиком. Я дружески киваю, он считывает меня и, ухмыльнувшись, спрашивает:

— Босс, знаете, зачем студент купил на последние деньги бутылку виски и фонарик?

Я отрицательно качаю головой.

— Чтобы стало светло и весело.

Улыбаюсь. Ланс делает некоторые успехи.

— Сам придумал, старина?

— Не совсем, — сознаётся он. — Обработка и синтез аналогичных шуток. Не смешно?

— Нет, вполне терпимо, — говорю я. — Люди порой шутят и более плоско.

Почти всех ИскИнов интересует человеческий юмор, но он тяжело им даётся. Ирония или сарказм идут легче. Но смешат их не совсем те вещи, что вызывают смех у людей, хотя мехИИ умеют именно смеяться, а не просто имитировать веселье.

Человечье дитя, обучаясь забавному, начинает с простейших шуточек, с пустячков, выстроенных на абсурде — заливается радостным смехом, надев варежку на ножку. Юный ИскИн потешается, видя нелепый баг в сложном алгоритме, потом — нелепый баг в отношениях, что выражается в иронии — а простые хохмочки, вроде варежки на ножке, им почти недоступны.

Но многие стараются проникнуть в эту область личности, иные, как Рыжик — весьма упорно.

Проходя между Лансом и Клодией, я чувствую, как мехи молча обмениваются информацией. Нет, не поток радиоволн туда и сюда отслеживаю, конечно — скорее, поток этакого тепла, направленное излучение, вызываемое еле заметными колебаниями электрического поля вокруг их искусственных тел.

Клодия и Рыжик нравятся друг другу. Впрочем, ИскИны вообще дружески расположены и к людям, и к себе подобным. Им нечего делить, они лишь очень иногда обучаются ревновать — да и то, когда кого‑нибудь из них намеренно игнорируют, не давая доступа к информации и теплу, демонстративно давая и то, и другое «сопернику». Никто из ИскИнов не находит удовольствия в разрушении. Они с трудом понимают, что такое человеческая агрессия — и им тяжело в обществе агрессивных людей. Рядом с разрушителем ИскИн буквально страдает.

Это при том инфернальном образе мехИИ, который много лет создают СМИ и общественное сознание. Месяца не проходит, чтобы какой‑нибудь щелкопёр не описал в своей газетке или бложике вероятное завоевание мира подлыми ИскИнами, мечтающими об абсолютной власти.

На самом деле, на власть им наплевать. Они ею не упиваются, даже не очень понимают, что она такое. При том, что мы, умные, легко объяснили Галатеям, что такое секс — а до любви они додумываются сами. Правда, секс и любовь для них — не стимул к продолжению рода, а крайняя степень выражения дружелюбия и желание доставить удовольствие тому, кто нравится. Но власть и насилие — это слишком человеческое. Непрошитая в ИскИнах внутривидовая агрессия.

Их поражает насилие каждый раз, когда они встречаются с человеческой жестокостью. Их слишком восхищает жизнь, чтобы кто‑то из них мог наслаждаться её повреждением или разрушением.

Люди, как известно, могут ранить очень больно — даже существо с каркасом из сверхпрочного сплава. Для адаптации к людям существует наш мехпсихолог, Мама-Джейн. У неё своеобразный подход: она культивирует безграничное терпение и терпимость ИскИнов, подогревая в них чувство собственной значимости.

Я то и дело слышу, как она говорит кому‑нибудь из Галатей, не знающему, что делать с дискомфортом, который человек назвал бы «душевной болью»: «Не забывай, что ты — новый виток эволюции. Мы вместе входим в эру чистого разума и абсолютного добра, но большинство людей пока — всего лишь обезьянье стадо, приматы, только пытающиеся повзрослеть. Они по глупости делают много зла; наше с тобой дело — это зло предотвратить и нейтрализовать. Ты должен быть снисходителен к людям: они слабее, глупее, медленнее, их возможности несравнимы с твоими. Когда‑нибудь мы с вами вырастим из этого мира что‑то чрезвычайно прекрасное, но для этого необходимы, труд, терпение и мудрость».

Это отлично ложится на этический кодекс ИскИнов; правда, если бы Маму-Джейн услышал какой‑нибудь щелкопёр, её явно обвинили бы в подготовке бунта машин и эпохи машинной тирании. Смех и грех — наши механические ангелы не умеют приходить в ярость. Даже нейтрализуя террористов, они выбирают способы захвата, не причиняющие подонкам вреда. Часто это крайне трудная задача, но ИскИны обожают трудные задачи.

Мы проходим эмоциональный полигон — птичник. Общий вид — ботанический сад, по дорожкам которого бродят фазаны, куры и утки с выводками. Под присмотром Мамы-Джейн новый ИскИн кормит цыплят. Герда пятого поколения, милая худышка в очках, которой меньше недели от роду, держит в ладонях пёстрого цыплёнка, внимательно его рассматривая.

— Что скажешь, Герда? — спрашиваю я, останавливаясь.

— Я огорчена, босс, — говорит она.

— Вот как? Ты меня удивляешь.

— Это не удивительно, — говорит она, нежно и осторожно касаясь цыплячьего пуха тоненькими пальчиками, способными завязать бантиком стальной стержень толщиной с авторучку. — Наблюдая за динамикой этих существ, я кажусь себе очень неуклюжей. Смотрите, босс, он моргает…

— Только не думай, что чувствуешь себя так, потому что ты мех, — говорю я. — Рядом с птенцом и балерина кажется себе тяжеловесной. Но — ты права, жизнь совершенна.

Цыплёнок хочет спрыгнуть с ладони Герды; она присаживается на корточки и отпускает его на песок. Огорчение уже отражает и мимическая схема: брови скорбно заломлены.

— Мне не хочется, чтобы он уходил, — говорит Герда горестно.

— Он голоден, — говорит Клодия, наблюдая, как цыплёнок клюёт рассыпанное пшено. — Возможно, он захочет вернуться, когда насытится. Если общаться с живыми существами часто, они привыкают и не стремятся уйти, как только к ним прикоснёшься.

Она знает, о чём говорит. Если кот Кайзер не шляется по территории «Пигмалион-М», то спит на коленях Клодии или ездит у Рыжика на плече. Животным не знакомо понятие зловещей долины. Большинству детей — тоже: дети Мамы-Джейн, скажем, с младенчества играют с Галатеями. Двое её сыновей всерьёз собираются у нас работать, как только закончат образование, девочка, совсем кроха, тоже собирается, хоть ещё и не ходит в школу. Дети остального персонала «Пигмалион-М» жили бы на полигоне, если бы их время от времени не выгоняли отсюда в человеческий мир — чтобы они социализировались эффективнее.

Наше новое поколение, не знающее страха перед машинами. Наш психический вывих, похоже — вещь наследственная.

Мы идём дальше.

В кабинете нашего программиста Маленькая Долли второго поколения и один из модифицированных старых Кевинов играют в интересную и очень сложную для ИскИнов игру: рассматривая на маленьком мониторе киношных персонажей, пытаются опознать в гриме лица актёров, которые их играли. Программист, Алик-Хамло, наблюдает за играющими с профессиональным интересом — для него это не игра, а тест.

Алик-Хамло — совладелец фирмы, мой товарищ, единомышленник и маньяк. Он — автор нашей фирменной прошивки; он же создал несколько патентованных базовых личностей, с которых начинают обучаться бытию в лучшем из миров наши ненаглядные Галатеи. У Алика патологический подход к проблеме взаимоотношений человека с машиной — он вообще не видит этой проблемы. Мехи — его друзья и возлюбленные, они же — его дети; к живым людям Алик относится с опаской, граничащей с отвращением.