Ставрос. Падение Константинополя (СИ)

Военачальник улыбнулся с гордостью, которой мог больше не сдерживать. Дарий уже не услышит, если его перехвалят: как случается, когда слишком превозносят мертвых в сравнении с живыми…

- Мы прорвались и ушли на север и запад – часть воинов осталась на кораблях, - продолжил Дионисий. – Мы не могли уйти морем, нас отрезали от берега, но начальники флота увели корабли от врага, и остальные высадились и присоединились к нам позднее.

Македонец замолчал, как будто ему нечего было прибавить, – да и что прибавить? Сколько человек они потеряли, сколько товарищей умерло от ран, болезней и недостач? Описание военных будней может только нагнать уныние и страх на женщин и мирных людей; их стремятся забыть и те, кто живет войной. Ибо все эти будни проживаются ради подвигов, ради побед и мира, который стоит до следующей брани!

А ради славы немногих бесславно – и даже без вести погибают сотни и тысячи…

- А как погиб Дарий? – спросила Кассандра после долгого молчания.

- Нелепо, - мрачно ответил Дионисий. – В него метнули копье из-за дерева: нас часто атаковали из засады… Дарий проезжал мимо, и его поразили в спину. Я ничего не мог сделать.

Голос Дионисия задрожал.

- Мы погнались за убийцами, и настигли нескольких… это были греки, - усмехнулся военачальник. – Всех убили на месте. Их сложили на погребальный костер, в ногах у моего племянника, вместе с их оружием.

Кассандра опустила голову, пряча от мужа слезы. Греки… это были греки. Во имя Византии, в память об империи одни греки опять убивали других…

- А как вы нашли комеса? – спросила Кассандра.

Леонарда они снова лишились – и если Дионисий расскажет, как критянин был найден, хуже уже не будет.

Тут Дионисий вдруг повеселел.

- Нам повезло, жена, - сказал он. – Мы рассылали шпионов, продвигаясь на запад… и в конце концов узнали, что комес в плену в Болгарии. Ты ведь знаешь, что это давно турецкая земля. Захватили его болгары, христиане, - и торговаться хотели с самим Стамбулом, за вольности для Болгарии!

Дионисий помолчал.

- Не знаю, почему в Стамбуле до сих пор не знали о нем, - может быть, поссорились князья или священники… но мы выкупили его, отдав болгарам часть золота, которое получили от паши. Можно считать, что мы помогли братьям-христианам.

Смуглый грозный македонец улыбнулся с таким выражением, что Кассандра поняла – ее муж с великим удовольствием прошелся бы по Болгарии с императорскими легионами, как когда-то поступали с дикими болгарскими каганами василевсы, владыки мира. Да что у этого народца есть своего? Болгары были такие же темные варвары, как и северные тавроскифы, сородичи Феодоры, пока греки не научили их своим наукам!

- Мы не дошли до Эдирне – сил не хватило, и стало слишком опасно пробиваться, - закончил Дионисий. – Мы вернулись назад, потеряв еще много воинов; часто останавливались, пережидая вражеские засады… долго рассказывать, да и не стоит.

Он улыбнулся жене.

- Сколько нас уцелело, сели на корабли, которые наши флотоводцы увели на запад, следуя за нами. Мы добыли немало, но потеряли больше.

Кассандра встала с места и, взяв голову мужа в ладони, поцеловала его в лоб.

- Иди отдыхай… иди, - сказала она со слезами.

Дионисий встал и, склонившись к жене, поцеловал ее в губы, не встречаясь с ней взглядом. Потом молча ушел наверх, отдыхать.

Когда кончился декабрь, Леонарда уже причислили к мертвым – и Феодора сидела со своими детьми за рождественским столом, точно на поминках. Услышав, что македонцы нашли комеса и снова потеряли, она едва не возненавидела их; московитка и подумать не могла, что так больно будет пережить потерю, с которой она смирилась еще до возвращения итальянского войска.

Лишиться комеса Флатанелоса для них всех было как потерять самую дорогую мечту – ту самую мечту, которая наполняет смыслом и счастьем повседневную жизнь и житейские страдания.

Они прожили в таком горе весь январь и февраль нового года.

А пятого марта 1461 года Леонардовы греки, для которых Венеция давно стала домом, увидели, как приближается одинокая хеландия – старое, но еще крепкое судно, сделанное из северного дуба…

Это греческое судно показалось наблюдателям знакомым – а когда прочитали его название, “Клеопатра”, трое греков сразу вспомнили корабль и в возбуждении напомнили остальным. В Венецию вернулся патрикий Нотарас, который все эти годы пропадал неизвестно где и по котором мало кто скучал!

Несмотря ни на что, греки были немало изумлены, когда этот совсем не героический человек сошел на берег, улыбнувшись им и приветственно подняв руку: точно император в цирке перед народом.

Но не это было самым удивительным.

Вслед за патрикием Нотарасом на берег с борта “Клеопатры” спустился Леонард Флатанелос.

========== Глава 164 ==========

Греки не верили своим глазам: будто им явился выходец с того света. Кое-кто так и подумал и начал креститься при виде прославленного флотоводца, щипать себя за руку; но комес не исчез.

Стоя у сходней, он оглядывал Венецию, точно мираж – фата-моргану, которая только грезится ему.

- Господин!

Тут к нему наконец бросились его люди и верные матросы, не выходившие море с тех пор, как потеряли своего комеса; но все остановились, не решаясь подойти к спасенному близко. Его рассматривали восторженно, испуганно, протягивали руки к его одежде – и не смели коснуться.

- Комес, это и вправду ты? – наконец спросил Ангел: он и здесь оказался в первых рядах, хотя, казалось бы, после рассказа Дионисия и герцога Сфорца должен был бы потерять всякую надежду.

Проникновенные карие глаза обратились на него.

- Да, это я, мой друг, - сказал Леонард. – Я не призрак, не бойся.

И он впервые улыбнулся.

И тут все закричали, засвистели, захлопали в ладоши; матросы бросали в воздух шапки, а те, кто был ближе всего, хватали комеса за плащ, за руки и плечи, ощупывая их. Леонард Флатанелос, несомненно, исхудал, но мускулы героя были, как и прежде, стальными.

Фома Нотарас стоял в стороне: он убрался в сторону, как только началась суета вокруг комеса, и о нем так никто и не вспомнил. Белокурый патрикий щурил глаза не то от солнца, не то в многозначительной и неприятной задумчивости; скрестив руки на груди, он поигрывал бледными пальцами, лежавшими в складках алого с золотом плаща. Сына Александра с ним не было.

Наконец Леонарда позвали в дом, отдохнуть и подкрепиться – его засыпали вопросами, но едва ли дали сказать хотя бы слово в ответ; теперь Ангел, спохватившись, спросил, есть ли у комеса лошадь.

Леонард покачал головой.

- У меня есть, - Фома Нотарас впервые открыл рот.

Все повернулись к нему, и спасенный также. Фома Нотарас выглядел таким же усталым, как Леонард; но близость к комесу и понимание своей роли не то зло, не то радостно бодрила патрикия, будто игристое вино вливалось в жилы.

– Комес, ведь вы не откажетесь проехать со мной по городу? – спросил патрикий, улыбаясь.

Матросы замерли, по рядам прошелестел шепоток… даже самые простодушные среди них давно понимали, какая собака пробежала между этими двоими благородными господами. Много больше того, что они не поделили жену.

- Вы согласны? – повторил Фома Нотарас: думая, может быть, что комес не услышал или притворился.

- Конечно, я согласен, - сказал комес. – Поедемте.

Патрикий перестал улыбаться, как будто не ожидал этого. Но потом так же любезно кивнул своему сопернику и должнику. Повернувшись к кому-то на борту, сказал несколько слов и небрежно махнул рукой.

На доски причала свели красивого белого коня – никто не знал, тот ли это конь, который был раньше у Фомы Нотараса, или уже другой; но греки вспомнили, что патрикий всегда предпочитал белых, заметных лошадей.

Патрикий первым вскочил на лошадь; протянул руку комесу. Ангел подсадил своего господина снизу – тот качался, и по морской привычке, и от усталости. Леонард сел впереди патрикия, как тяжелораненый.