Ставрос. Падение Константинополя (СИ)

Может быть, Кассандра догадывалась об этом давно – хотя знала, что ее муж никогда не поступил бы подобно брату, умея любить то, что ему должно было любить. И Дионисий понимал, что из всех греков русской женщине подходит в пару только Леонард Флатанелос…

Сказав слово московитке и исчерпав то, что хотел сказать, Дионисий ушел, и жена с ним. Кассандра успела бросить на русскую пленницу сердитый взгляд. Феодора уже и сама досадовала на Дионисия.

Как безрассудны бывают мужчины в своих словах, думая только о собственных страстях и теперешней минуте!

Московитка посмотрела на Феофано, и та поняла подругу без слов; они ушли от всех, взяв с собой Леонида. У них всегда было о чем поговорить.

Когда сборы были окончены, проводить Дионисия и Дария вышел весь дом. Появились Дионисиевы дочери, которых едва видело солнце, – закутанные в многочисленные покрывала девицы, удивительно похожие на молодых персиянок, что древних, что теперешних, казалось, нисколько не повзрослели за эти годы: сестры робко жались друг к другу и робко улыбались всем. Как бы их не ждала участь Анны, если их все-таки выдадут замуж, мелькнуло в мыслях у Феодоры.

Дионисий по очереди обнял девушек, потом крепко пожал руку Феофано; они похлопали друг друга по плечам. К Феодоре македонец не приблизился и не заговорил – только слегка склонил голову, посмотрев ей в лицо.

Дарий обнял брата, потом поцеловал своих детей, которых ему поднесли. Строгий, одетый в панцирь и препоясанный мечом, с которым он не расставался, молодой Аммоний весь ушел мыслью в предстоявшее ему и дяде великое дело.

Кассандра, хозяйка дома, стояла в стороне и, казалось, не знала, как подойти к мужчинам в прощальную минуту; тогда Дионисий подошел к жене сам.

На глазах у всех он до костного хруста прижал к себе свою маленькую, но сильную гречанку; Кассандра повисла у мужа на шее. Дионисий поцеловал ее в красивые полные губы, в рот, в котором не хватало половины зубов; потом, отстранив от себя, посмотрел супруге в глаза. Затем еще раз обнял ее и поцеловал.

Когда Дионисий выпустил жену из объятий, у нее раскраснелось лицо, губы дрожали, голубые глаза были полны слез и страсти. Теперь ни у кого из тех, кто провожал воинов, не осталось сомнений, чей Дионисий муж и кому он верен.

Госпожа дома улыбнулась мужу, потом поклонилась ему. Дионисий кивнул в ответ, улыбаясь. Потом вскочил в седло; Дарий последовал его примеру.

Отряд ускакал – осиротевшие слуги, женщины и дети остались на месте. Они не произносили ни слова и не расходились, жадно глядя всадникам вслед, хотя тех давно уже след простыл.

Наконец Кассандра, переведя дух и утерев глаза концом головного покрывала, бросила взгляд на Феодору и Феофано – лакедемонянка цепко держала свою филэ под локоть. И ревность окончательно покинула сердце Дионисиевой жены.

Спустя совсем небольшое время после отъезда Дионисия итальянские греки узнали, что Мистра, вторая столица Византии, – и с нею вся Морея пала. Византия окончательно покорилась туркам.

========== Глава 162 ==========

Новости о покорении Мистры привезли купцы и путешественники, которые, как и раньше, ходили из Италии в Византию; и новости о падении Восточного Рима горели на устах у беглых греков, в эти месяцы опять наводнивших Венецию и близлежащие города и селения. Никакого значительного сопротивления врагу теперешняя Лакония не оказала. Скорее всего, турки сохранили жизнь сдавшимся и даже позволили остаться в своей вере… они были куда терпимее к иноверцам, чем католики: чтобы тем вернее усыпить бдительность христиан и поглотить этих христиан вместе с их душами.

Родня Аммониев, - старшие дочери Дионисия с мужьями и детьми, которые остались в Морее, - наверное, уцелели, если не погибли во время беспорядков: они с самого начала собирались сдаться султану. Обрадовался бы участи родственников Дионисий? Его никто уже не мог спросить; и даже теперь, когда он уехал сражаться с турками, никто не мог бы этого сказать.

Каждому назначен свой путь, думала Феодора, и величайший грех, преступление против души, – уклониться от своего предназначения… или же нет? Или уклониться невозможно?

Так верят на мусульманском востоке… неизбежность, за которую душе так или иначе придется отвечать.

Удивительно, но падение Мореи почти не вызвало волнения в Италии… католики давно ждали его, и Византия была для итальянцев мертва с того дня, как сдался Константинополь. Это не явилось большим политическим событием, как и предсказывала своей русской подруге Феофано: Византия со дня падения Константинополя была мертва для всего мира… и уступка Мореи османам значила не больше, чем подпадение под турецкую власть других греческих областей, которое совершалось постепенно, столетие за столетием. Но маленькие войны, которые то вспыхивали, то затухали в таких спорных областях, могли иметь решающее значение для итальянской армии, продвигавшейся по ним с боем: тем более, что населены когда-то греческие земли были самыми разными народами. Когда армии Сфорца предстоят сражения, и с кем? Какую добычу получит Италия, вместе со всеми христианскими государствами набросившаяся на остывающий труп этого древнего воина - труп Второго Рима, давно переставшего быть соперником первому?

Рассчитал ли Сфорца свое выступление – мог ли знать, что Мистра падет в эти самые месяцы?

Нет: едва ли. Это была судьба… кисмет, как говорили турки-мусульмане: предначертание свыше, в которое православные греки были склонны верить гораздо больше, чем католики. Такой полувосточный-полугреческий фатализм был гораздо ближе русской полонянке, чем проповеди римских церковников, которые, объясняя весь мир и его законы разнообразнейшими происками дьявола, все больше порывали со здравым смыслом.

Десятилетний Вард, к великому счастью матери, крещенный еще в Софии православным и оставшийся православным, посещал католические службы в Неаполе вместе с товарищами, когда это требовалось. Однажды Феодора осторожно спросила сына, нравятся ли ему проповеди; Вард улыбнулся и ответил, что забывает почти все, что слышал в итальянской церкви, как только выходит оттуда. Потом мальчик печально вздохнул и прибавил, что куда охотнее послушал бы сейчас комеса Флатанелоса, своего приемного отца, которого он крепко помнил и по котором очень тосковал вместе с матерью.

Феодора радовалась, что ее греческий сын растет таким чутким к правде: Леонард Флатанелос мог бы научить Варда и добру, и жизни куда лучше священников… что итальянских, что греческих. Но где он теперь?

Ее второй… или третий муж пропал так же, как и первый. Феодора почти не могла сейчас думать о Фоме Нотарасе с сыном Александром - это было уже невыносимо… но когда задумывалась, ей представлялось, что патрикий, услышав о безвестном отсутствии Леонарда и о падении Мореи, вполне мог перебраться в другой итальянский город – или вовсе уплыть из Италии, на какой-нибудь из полугреческих-полутурецких островов, тоже отхватив себе кусок в последней войне. Фома Нотарас римлянин, но он никогда не будет итальянцем и ни за что не пожелает такой судьбы для Александра.

Думает ли патрикий еще о том, чтобы решить свою судьбу поединком с критянином, - или постановил окончить свои дни мирно и бесславно, воспитывая единственного сына, в происхождении которого был уверен? Помнит ли патрикий еще Феодору и Феофано – или забыл их, как и римскую инквизицию, от которой защищал своих женщин? Может быть, Фома Нотарас решил, что с него хватит всякой борьбы?

Ведь Фома Нотарас так скоро утомлялся…

- Возможно, брат и покинул Италию сейчас - это может оказаться даже разумно, - сказала Феофано, когда подруга спросила ее. – Но если… если войско вернется с победой и с Леонардом Флатанелосом, Фома вернется тоже… я знаю его.

Амазонки вдвоем были у Мелетия, который весной опять перебрался к себе на виллу, оставив жену дома: римской матроне легче дышалось в Риме, и Мелетий попросту запрещал Констанции следовать за собой, уезжая на отдых. Сейчас киликиец прихварывал и проводил в деревне больше времени, чем раньше. Впрочем, Констанция тоже отдыхала здесь - но всегда отдельно от мужа.