Вольф Мессинг

Это был слабоумный мальчик лет одиннадцати, сын одного из слуг, давно работающих в замке. Он пользовался в огромном доме, хозяева которого редко жили здесь, полной свободой, мог заходить во все комнаты. Ни в чем плохом дурачок замечен не был и поэтому и внимания на него не обращали. Даже если он и совершил похищение, то совершенно невозможно приписать ему злой умысел. Это было очевидно, но никакой другой версии просто в голову не приходило.

Чтобы проверить свое предположение, я остался с ним вдвоем в детской комнате. Здесь было полным полно самых разнообразнейших игрушек. Я сделал вид, что рисую что-то в своем блокноте. Затем вынул из кармана золотые часы и покачал их в воздухе на цепочке, чтобы заинтересовать беднягу. Отцепив часы, положил их на стол, вышел из комнаты и стал наблюдать.

Как я и ожидал, мальчик подошел к моим часам, покачал их на цепочке, как я, и сунул в рот… Он забавлялся ими не менее получаса. Потом подошел к чучелу гигантского медведя, стоявшему в углу, и с удивительной ловкостью залез к нему на голову. Еще миг — и мои часы, последний раз сверкнув золотом в его руках, исчезли в широко открытой пасти зверя… Вот он, невольный похититель. А вот и его безмолвный сообщник, хранитель краденого — чучело медведя.

Горло и шею чучела пришлось разрезать. Оттуда в руки изумленных «хирургов», совершивших эту операцию, высыпалась целая куча блестящих предметов — позолоченные чайные ложечки, елочные украшения, кусочки цветного стекла от разбитых бутылок. Была там и фамильная драгоценность графа Чарторыйского, из-за пропажи которой он вынужден был обратиться ко мне.

По договору граф должен был заплатить мне двадцать пять процентов стоимости найденных сокровищ — всего около 250 тысяч, ибо общая стоимость всех найденных в злополучном «Мишке» вещей превосходила миллион злотых. Я отказался от этой суммы, но обратился к графу с просьбой проявить свое влияние в сейме, чтобы было отменено незадолго до этого принятое польским правительством несуразное постановление, запрещающее евреям работать по воскресеньям. Эта жестокая мера сильно ударила по бедным соотечественникам, у которых, кроме субботы, появился ненужный, лишний выходной. Не слишком щедрый владелец бриллиантовой броши тут же согласился. Через две недели постановление было отменено.

Вот еще один психологически забавный случай с банкиром Денадье, случившийся со мной в Париже…

Может, достаточно брехни?

Находясь на высоте четырнадцатого этажа, я не намерен вступать в перепалку. То, что некоторые называют брехней, не более чем развлечение, которым я занимался в компании с приставленным ко мне журналистом. Этот сотрудник «Комсомолки», [41]оказался проницательным профессионалом, отлично разбиравшимся в секретах литературного успеха. Он убедил меня, что только истории, связанные с тайнами знаменитых личностей, поисками пропавших сокровищ, а также душераздирающие любовные драмы, вызывают жгучий интерес у читающей публики. Он так и выражался — «покопайтесь в прошлом, поищите, чем бы еще пощекотать читателя?» Он уверял меня, что попытки с научной точки зрения разобраться, что такое телепатия и как трудно подлинному экстрасенсу выжить в этом глумливом, попирающим истину и красоту мире, мало кого интересуют. Другое дело — умение с помощью мистических приемов раскрыть жуткое, недоступное пониманию обывателей преступление, без пропуска выйти из Кремля, или обвести вокруг пальца небезызвестного Лаврентия Павловича. Он настаивал — это очень возбуждает, заставляет работать мысль, ведь трудно встретить советского человека, который подспудно не желал бы посрамить всемогущего Берию. Вообразите, оказаться в застенке НКВД и выйти оттуда живым и невредимым, сумевшим сохранить уважение к себе! Да такое чтиво с руками оторвут!

В то время действительно было немыслимо писать о «застенках НКВД», так что нам пришлось обойтись графами и банкирами. Я доверился опыту соавтора, и списки моей литературно обработанной биографии пошли по рукам, так как известное учреждение запретило печатать книгу. [42]

Прошло более полувека, а дотошные критики до сих пор нападают на меня. Вы полагаете, меня упрекают за то, что я непохож на других, что всю жизнь, даже оказавшись в Ташкентском следственном изоляторе НКВД, пытался сохранить уважение к себе?

Глупости! Такие признания никого не интересуют. Куда важнее доказать, что небезызвестный Мессинг, заявляя, что способен «читать мысли на расстоянии», обманывал советскую публику. Кое-кто с пеной у рта до сих пор твердит, что такого рода мошенничеству нет места на нашей эстраде! На нашей эстраде есть место только одному роду мошенничества — фонограммному. При этом вошедшие в раж зоилы порой вообще отказывают мне в праве на существование и пытаются обличить меня как агента НКВД, словно не понимая, что суть вопроса в другом. Конечно, я пользовался идеомоторными актами, применял гипноз, пользовался наработанными штучками-дрючками в виде шифрованных вопросов и ответов, с которыми обращался к своим ассистенткам. Без них ни один уважающий себя артист не появляется перед публикой, но при этом у меня за плечами была и способность проникать в мысли других. [43]Это я заявляю ответственно. Это могут подтвердить многие из тех, с кем я общался. Критикам я бы посоветовал сначала доказать, что у многочисленных свидетелей моего дара был умысел на обман, после чего можно приступить к более предметному разговору, от которого наука и особенно психология середины прошлого века шарахалась как от лженауки.

Это неувядаемое противоречие разъяснил мой соавтор по мемуарам М. Васильев.

Он заявил.

— Помилуйте, Вольф Григорьевич! Если нельзя писать о том, что случилось с вами в Германии в тридцать первом году, значит, надо заполнить этот период захватывающими дух похождениями. Было бы просто здорово, если бы в них приняли участие исторические личности. При этом неплохо упомянуть о кое-каких интимных подробностях их жизни, о присущих им пороках. Это очень подогревает интерес!.. Важно дать волю воображению. Пусть читатель представит, как бы он поступил, обладай абсолютной властью или сверхъестественными способностями! Сомнения, трудности, меланхолия мало кого интересуют, не говоря о разочарованиях, которых у каждого хоть отбавляй. А к нападкам критиков, утверждающих, что раз Мессинга не было там-то и там-то, значит, он не мог встречаться с тем-то и тем-то; к обвинениям в саморекламе и намерении скрыть неприятную для вас правду, — следует относиться как к воплям завистников или к попыткам свести счеты. На них не стоит обращать внимания! Кого интересует, что вы никогда не встречались с графом Чарторыйским, а вычитали эту историю в каком-то бульварном романе? Кого интересует, что история с дочерью Пилсудского выдумана от начала до конца?

Это притом, что Мессинг встречался с паном Юзефом. Точнее, выступал в Сулеювках.

Два раза.

В последний раз это случилось в 1931 году, спустя несколько дней после того, как мой импресарио, господин Кобак примчался ко мне в номер с сенсационной новостью — меня приглашают на гастроли в Германию. Гонорар — сногсшибательный!

Вообразите его изумление, когда я решительно отказался от подобного предложения и попросил в следующий раз даже не упоминать о Германии. Причину я называть не стал, мой верный импресарио просто не понял бы меня. Связаться с бунтовщиками, с «германцами в большевистском обличье» — это то же самое, что иметь дело с «пшеклентыми москалями». Такого рода поступки выходили за пределы его разумения.

Кобак пытался настаивать. Я не уступил, несмотря на «сногсшибательный гонорар». Жизнь дороже. Мы поссорились, и когда через несколько дней меня пригласили выступить в имении пана Юзефа, я в расстроенных чувствах отправился в Сулеювки, надеясь, что в благодарность за мои хлопоты по спасению доброго имени его дочери, начальник государства оградит меня от домогательств германской стороны.