Вуали Фредегонды

— Забавно, что ты это говоришь. Я как раз думал о Боге и Его служителях. Думаю, ты полюбишь этот город.

Карибер еще ближе придвинулся к нему.

— Не искушай судьбу, братец. И не забывай, что все эти разделы существуют до поры до времени. Наши дядюшки и отец разделили королевство Хловиса так же, как мы сейчас. И в конце концов остался один Хлотар. Один король на все королевство. Странно, но трое других умерли.

— Это правда, — прошипел Хильперик. — Но и ты не забывай…

Он улыбнулся и выдержал взгляд Карибера. И когда Хильперик заговорил, его слова прозвучали еще более угрожающими:

— …именно я унаследовал владения Хлотара!

Мрачные, серые дни… Теперь Хильперик стал королем, а Одовера — королевой. Я снова была служанкой при ней, она снова ждала ребенка. Вернувшись в Суассон, я уже не могла представить своей жизни возле нее — разделять ложе с королем, когда у него возникнет такое желание, и потихоньку стареть, с отвращением заботясь об их детях.

Вез сомнения, в конце концов меня бы выдали замуж за какого-нибудь сотника, достаточно скромного происхождения, который согласился бы удовлетвориться почти служанкой. Я больше не верила ни во что — нив Бога, ни в женскую магию, ни даже в свою красоту.

Я совсем забыла про Уабу.

Глава 8. Крещение

Дорога на Суассон в эти последние декабрьские дни была покрыта глубоким снегом, по которому ездовые быки с трудом могли продвигаться вперед. Пожалуй, особы королевского дома, ехавшие в повозках, могли бы с таким же успехом идти пешком. Фредегонда и сама с удовольствием размяла бы ноги, если бы ей не нужно было присматривать за тремя королевскими детьми. Выпрыгнуть из этой скрипящей повозки, подальше от детского писка, страшной духоты и едкого дыма, тянущегося от жаровни… Держа на руках Хловиса, последнего ребенка Хильперика, она приподняла кожаную занавеску, закрывавшую единственное окно крытой повозки — по сути, узкую бойницу, сквозь которую можно было видеть только крошечную часть окружающего пейзажа, — в надежде увидеть деревушку, или речку, или хотя бы дровосека, рубящего дерево, — все, что могло бы хоть на мгновение разнообразить это унылое путешествие. Но ничего не было видно, абсолютно ничего, словно между Суассоном и Парижем не осталось ни одного живого существа, словно все пространство между двумя городами сводилось к этому огромному заснеженному лесу и рядам мощных буков, уходящих ввысь, словно колонны.

К счастью, путешествие близилось к концу. Еще два, самое большее три часа — и они приедут в Суассон. Будет уже поздний вечер. Она увидит Хильперика в лучшем случае за ужином, и у нее останется время только на то, чтобы передать детей служанкам и одеться подобающим образом. Если только он не захочет раньше подъехать верхом к повозке… В конце концов, почему бы и нет? Может быть, ему захочется проведать сыновей.

От этой мысли у нее немного полегчало на душе, но громкий скрип повозки и мрачное завывание ветра вскоре вернули ее к действительности. Хильперик не приедет… А если она и увидит его сегодня вечером, после того как десять дней провела вдали от него, то скорее всего он будет вести себя так, как во время их последней встречи в Париже. Поддерживая под руку Одоверу, словно опасаясь, что королеве трудно носить свой огромный живот в одиночку, он вздрогнул, когда увидел ее, — в этом, по крайней мере, Фредегонда была уверена, — но тут же отвел взгляд. И поскольку он хотел, чтобы королева, несмотря на свое состояние, вместе с ним совершила почетный въезд в новую столицу, Одовера оставила детей на попечение Фредегонды; и все то время, что она прощалась с ними, он держался на расстоянии, стоя неподвижно и отвернувшись в сторону. От этого сердце Фредегонды сжималось и на глаза выступали слезы — дурочка Одовера отнесла это на свой счет.

— Не плачь, дорогая. Мне тоже грустно расставаться с детьми. Мое единственное утешение — знать, что ты позаботишься о них, ты ведь их так любишь!

«Я люблю их только потому, что в их жилах течет его кровь» — так и хотелось ей ответить, хотя бы для того, чтобы Хильперик обернулся, услышав эти слова. Но она промолчала, и они уехали, оставив всех домочадцев под покровительством монахов собора Святой Марии, вне досягаемости Карибера.

Десять дней прошли в холоде и скуке монастыря. Десять дней Фредегонда ждала послания от короля или, по крайней мере, приказа отправляться в дорогу. Десять дней она не слышала ничего, кроме детского лепета. Десять дней представляла, как королевская процессия въезжает в Суассон, располагается во дворце Хлотара, принимает почести от баронов и войск. Одоверу, должно быть, все это не очень-то радует… С того самого дня, когда Фредегонда поступила к ней на службу, она никогда не видела, чтобы Одовера вела себя соответственно своему статусу. Впрочем, она ведь была принцессой без земель и власти — и вот теперь въезжает в Суассон королевой… Но разве сможет Одовера быть хозяйкой в том самом дворце, где по целым дням пряталась у себя в покоях из боязни столкнуться со своей свекровью, королевой Арнегондой, или с кем-то из невесток? Разве она сможет распоряжаться дворцовым управителем Осанием и целой коллегией монахов? Фредегонда представляла, как Одовера по-прежнему не покидает своих покоев и под предлогом очередной беременности всячески избегает показываться на людях вместе с королем. Сколько еще времени он сможет выносить такую супругу? Почему все еще не расстался с ней? Уж, наверно не из-за красоты или ума — ни тем ни другим Одовера особо не отличалась. И явно не из-за храбрости, которой она была напрочь лишена. Ее единственные достоинства, судя по всему, в данный момент ехали вместе с Фредегондой в душной повозке — трое детей, которых она произвела на свет за четыре года. И все — сыновья, тогда как все браться Хильперика, даже сорокалетний Карибер, оставались бездетными. В этом заключался единственный талант Одоверы…

Фредегонда опустила кожаную занавеску и, когда ее глаза привыкли к красноватому полусумраку, принялась рассматривать своих маленьких подопечных.

Теодебер и Мерове играли в кости — точнее, младший в основном наблюдал за действиями старшего.

Оба мальчика были совершенно разными.

В Теодебере, несмотря на его пять лет, уже чувствовался будущий мужчина — он никогда не расставался с деревянным мечом, подаренным ему отцом, и почти все время размахивал им, нанося удары воображаемым противникам. С братьями он вел себя как настоящий тиран, и, без сомнения, уже недалеко было то время, когда он начнет так же обращаться и с Фредегондой. Однако она любила его больше двух других, может быть, потому, что он походил на Хильперика. Мерове, сидевший рядом с ним, все еще казался ребенком. Его бледное круглое личико, светлые волосы, глуповато-застенчивая улыбка, которой он отвечал на чужие взгляды, — все напоминало Одоверу. За это Фредегонда нежно любила его, когда поступила на службу к королеве, и из-за этого не могла выносить его вида сейчас. Но тем не менее она любила его и, несмотря на свою недавнюю перемену в чувствах, все же сохранила по отношению к нему некоторую теплоту. Последний из братьев, младенец Хловис, никогда не пользовался ее расположением. Он был настоящей обузой для нее — плохо спал, плакал по ночам, пачкал пеленки, отрыгивал молоко, часто болел, почти не говорил и никогда не улыбался. Один из таких детей, к которым жители деревни, в которой она выросла, даже никогда особо не привязывались, зная, что те не проживут долго. Каждую зиму один-два из них умирали, и родители тут же забывали о них. И этот мальчик, даром что был сыном принца, вряд ли заслуживал лучшего отношения. Даже громкое имя, которое он носил, едва ли могло что-то изменить.

Лежа на руках Фредегонды, ребенок с такой жадностью сосал большой палец, что у молодой женщины выступили слезы на глаза, когда она склонилась над ним. К горлу подступил комок. Она прижала мальчика к себе, потрясенная жестокостью своих собственных мыслей, а в следующее мгновение еще более взволнованная тем, что такие мысли могли быть порождены лишь отчаянием. Она хотела заставить принца полюбить себя и соблазнила его, как… как шлюха, как священная блудница из лупанария, откуда Претекстат вытащил ее четырьмя годами раньше. А теперь, став королем, Хильперик вернулся к жене. Как знать, может быть, он ее даже любил? Кто такая Фредегонда, чтобы равняться со знатной дамой? Никто. Gепеtа. Безымянная девушка, ослепленная роскошью королевского двора, словно ночная бабочка, порхающая вокруг свечи… Впрочем, она и сама ослепила его — но принц не может любить шлюху… Он может развлекаться с ней, сделать ее фавориткой и даже жениться, если придет охота. Ингоберга, жена Карибера, в конце концов, была лишь куртизанкой… В Суассоне открыто поговаривали о том, что она поставляет своих юных служанок на ложе супруга… Говорили также о двух любовницах Гонтрана — Венеранде и Меркатруде (первая была галуазкой, вторая — из франков), которые тоже были куртизанками — как и византийская императрица Феодора…