Пылающие алтари

Люкиска отвечала не менее любезно, чуть искажая Катулла в духе, приличествующем, обстоятельствам:

Дион смягчал едкость своих сатир, и они: приобретали характер озорных любовных песенок, какими юноши любят развлекать девушек в Спарте:

Простота нравов племени роксоланов делала наложниц доступными взорам других мужчин. Они жили в неохраняемых шатрах по нескольку человек, вместе с другими женщинами выполняли будничную работу кочевниц. Дион часто приходил к ним, слушал их рассказы, песни, сплетни. Однажды ему рассказали о том, как попала к роксоланам Люкиска.

Она была дочерью богатого купца в Пантикапее, но воспитывалась в спартанском духе. Люкиске было семнадцать лег, когда ее увидел Мегилла. Боспорский царь Тиберий Ининфимей Давал пир по случаю заключения выгодного союза с роксоланами. Среди послов был сам Мегилла, переодетый простым воином и потому не узнанный эллинами. Красивая девушка, танцевавшая на пиру и певшая гостям, произвела на него сильное впечатление. Мегилла страстно влюбился в нее и очень страдал. Роксоланам спешно пришлось выполнять тайное приказание своего багатара. Они разрешили возникшую вдруг задачу с помощью золота. Подкупленные рабы-скифы выкрали ночью девушку и вывезли ее за город. Остаток ночи и весь следующий день Люкиску везли в закрытой повозке в глубь степи. А когда погоня окончательно сбилась со следа, молодую эллинку пересадили на коня. С тех пор минуло несколько лет.

Постепенно Дион и Люкиска привыкли к положению партнеров. Исчезло ощущение отчужденности, взаимной неприязни. Отношения их стали ровнее, естественнее. И только диалоги продолжали сохранять язвительность и Мегилла по-прежнему восторгался ими. Его грубая чувственность нуждалась в них, как остывшая пища в подогреве.

Сменялись над степью дни ночами, полнолуния новолуниями, не торопясь приходила новая зима. Ничто не менялось только в судьбе пленного эллина и прекрасной наложницы Мегиллы…

Как-то Люкиска показала Диону очередной подарок багатара — драгоценное ожерелье.

— Мишура наложницы радует лишь ту, у кого душа рабыни, — сказал ей на это старый воин и вдруг уловил в ее взоре немой укор и пронзительную мольбу.

Неожиданно сильно подействовал на Диона этот взгляд. С его глаз будто спала пелена. Нежную и легко ранимую душу гордой эллинки увидел он под личиной легкомысленного, высокомерного и вздорного существа. Сколько же страданий и унижений выпало здесь на долю этой юной женщины! Какую же боль причиняли ей его злобные выпады в присутствии грубого варвара! Сердце сурового воина встрепенулось, неясное, тревожное чувство испытал он, заглянув в эту внезапно открывшуюся ему глубину женской души.

Взяв кифару, Дион запел песню, которую певал в давние времена одной Эвтерпе:

В глазах Люкиски — радостное изумление…

С этого дня между Дионом и Люкиской протянулись нити еще не ясного им самим чувства. Пленный эллин часто ловил на себе взгляд наложницы, полный ласкового удивления и тревоги. И сатирические диалоги в шатре Мегиллы несли теперь в себе нечто новое, что не мог уловить слух необузданного варвара.

Племена роксоланов, подвластные Мегилле, кочевали на огромном пространстве севернее Меотиды [62], между реками Борисфеном [63] и Доном. Палаточно-шатровая столица степного царька стояла на берегу Сиргиса [64], раскинувшись на живописных холмах. От неспокойных соседей ее защищали полноводные реки. Окружающие перелески изобиловали зверьем. На богатых пастбищах тучнел скот. Отсюда роксоланы уходили в набеги. Данники свозили сюда свои дары, торили дороги торговые караваны. Потому здесь наряду с временными шатровыми сооружениями возникали жилые постройки, склады, мастерские. Городище напоминало собой сиракскую крепость Успу, только без оборонительной стены, и со временем должно было превратиться в большой, оживленный город.

Однажды Дион, обходя лагерь, забрел в квартал кожевенных мастерских. В воздухе висел устойчивый кислый запах дубильных веществ. Между низкими землянками под палящими лучами солнца бородатые рабы-кожемяки сильными руками скребли и мяли в деревянных чанах бычьи шкуры. Одежда их представляла собой странную смесь эллинских и сарматских нарядов. Низкими тягучими голосами пели они печальную песню без слов…

— Кожемяки Мегиллы не эллины ли случайно? — спросил как-то Дион Люкиску.

— Да, это наши сородичи, — ответила она.

— И ярмо рабства не трет им шею?

— Рабов-эллинов Мегилла содержит лучше, чем его соплеменников в эллинских городах: их не продают, живут они своей общиной, дружно стоят друг за друга, работой их не гнетут, пищи, особенно мяса, вдоволь. Некоторые пленники даже берут в жены дочерей небогатых охотников и скотоводов. Разве можно мечтать о большем счастье?

Молодая женщина испытывающе смотрела на бывшего эллинарха. Дион презрительно сощурился:

— В понятии раба счастье — это вечная дремота!

— А в твоем?

— В моем? Свобода!

Люкиска удовлетворенно улыбнулась:

— Пленные эллины не перестают мечтать о свободе.

— Так почему же они не бегут? Ведь их никто не охраняет!

— А где беглец укроется в степи? До ближайшей эллинской колонии далеко — все равно настигнет погоня.

— Ты смогла бы свести меня с кем-нибудь из этой общины?

— Пожалуй, смогу. Есть среди них один — Менипп-ольвиец…