Княгиня Ольга

Во время строительства Печерской церкви Антоний и Феодосий были чудом перенесены в Константинополь, во Влахернский храм, где им было явление Богоматери, и они получили от нее золото на строительство. Богородица предсказала и близкую смерть Антония, который умер в 1073 году на 90–м году жизни.

Глава 11

Последний этруск

Святослав в Киеве!

Об этом можно было узнать и не выходя на улицу: шум, гомон толпы, свет костров и факелов, песни, приветственные крики…

Ольга услышала взрывы хохота и рев медведей: это была любимая забава князя — борьба медведей на площади.

Он стоял, окруженный толпой, вместе с воинами и отроками и заливисто смеялся, вскинув голову. В точности, как князь Игорь!

«Любит народ Святослава!» — радостно подумала Ольга, пока ее возок огибал это веселящееся, волнующееся море голов. Еще не наступила ночная тьма, и факелы были зажжены — видимо, для того, чтобы возбудить медведей.

— Язычники! — услышала она негромкий возглас.

Возглас достиг ее и растаял в воздухе, а в душе поднялась тревога. В Киеве сопротивлялись и не желали принимать христианства, хотя христиан было много. Но князь Святослав не хотел отказываться от веры предков, и его за это особо почитали. Едва возвращался князь домой, как город взрывался языческими празднествами.

Вот и сейчас Ольга увидела хвост длинного изгибающегося шествия, что спускалось к Подолу, к Колодцу Прекрасных хороводов. Это были девушки с венками на голове, в длинных одеяниях: поверх рубашек с широкими рукавами, перехваченными у запястья обручьями (чтобы внутрь ни один бес не проник), надеты были запоны [132], подпоясанные ремешками, некоторые девушки были в нарядных, украшенных вышивкой навершниках [133]. Молодые голоса звенели в воздухе, и Ольге стало не по себе при мысли, что она не борется за учение дорогого ей Христа, что не теснит язычников. Ольга отправилась к Порсенне потому, что давно не слышала его последних песен, которые он сложил в честь победы Святослава на Дунае. Порсенна не только умел сочинять песни, он был чародеем и прорицателем. И прежде чем Порсенна выступит на киевском вече, княгине хотелось услышать эти песни первой.

Порсенна спас когда‑то жизнь князю Игорю. В Константинополе князя вместе со старейшинами и воеводами пригласили в дом знатного придворного, где ему поднесли почетный кубок вина; подносивший сделал Игорю едва заметный знак, нахмурив брови и чуть качнув головой. Князь понял и уронил кубок с отравленным вином на ковер. После этого Порсенна бежал к русскому князю и вернулся с ним в Киев.

Поступок был странным и трудно объяснимым, но нужно было знать Порсенну. Он был славянином, хотя считал себя этруском, родиной его была Италия, а родиной этрусков считал Русь, уверяя, что этруски и русские — это одно племя, братья, которые в древности разошлись по разным землям и забыли друг о друге.

Князь Игорь любил Порсенну и часто пользовался его предсказаниями. Как всякий этруск, тот гадал по внутренностям животных, в особенности по печени. Увидев в Киеве жрецов, которые по поведению священных кур определяли будущее военного похода, события жизни каждого человека, Порсенна пришел в радостное возбуждение и кричал князю: «Вот, я прав, вот, я прав! Вы русские, настоящие этруски, только не знаете об этом!»

Даже невозмутимые жрецы едва заметно улыбались, кидая ячмень священным курам и внимательно наблюдая, клюют ли они зерна или не клюют. Никому из посторонних не разрешалось при этом священном действии присутствовать, но князь Игорь — как верховный жрец — разрешил Порсенне наблюдать не только за этим действом, но и даже участвовать в нем.

Князя Игоря забавляли рассказы Порсенны об этрусках, о далекой Италии, он охотно слушал игру его на лире и пение на пирах. До тонкости изучив обращение киевских жрецов со священными курами, Порсенна сложил песню о том, как римские императоры, подобно русским князьям, всегда брали в свои походы кур, ячмень и этрусков, умевших угадывать волю богов. В этой песне он прославлял общих предков и этрусков, называвших себя расенами, то есть русскими, и русских, поселившихся по берегам реки Рось.

В Киеве очень скоро решили, что хотя Порсенна и спас князю жизнь, но после этого «грек» сошел с ума. От Порсенны потребовали роту — присягу в верности. Когда это делали воины из войска князя, они складывали на землю оружие и золото и клялись богами Перуном и Волосом, но Порсенна был иноземец и боги его были иноземные. Не признавая Христа, он клялся богиней этрусков Туран и богом смерти Калу.

После исполнения обряда роты Порсенну оставили в покое и не обращали внимания на его восклицания и напевания, когда он бродил по городу. Все приводило его в восторг — и курганы, под которыми были похоронены мертвые, и пещеры в горах, и деревянные крыши, и наличники на окнах и дверях, и открытые рундуки [134] у домов. Обращаясь к прохожим, Порсенна махал руками: «О, совсем, как у этрусков!»

Отношение к нему изменилось, когда он стал свидетелем, как бешеная собака искусала юношу. С каменным лицом он приблизился к страшному псу, прыгнул и вонзил в него короткий кинжал, который всегда носил с собой. Потом никто не мог вспомнить, как этому многоречивому и забавному чудаку так быстро удалось одолеть собаку. Столь же молниеносно Порсенна раскроил ей череп, вытащил мозг и положил перед юношей прямо на землю, где тот сидел, потрясенный случившимся.

— Ешь быстро! — приказал Порсенна. Вокруг собралась толпа, все молча наблюдали, как пригнув голову юноши к собачьим мозгам, Порсенна ткнул его и приказал: — Скорее — или умрешь!

Затем отрезал кинжалом кусочек и положил на рану юноши, втирая.

— Не бойся — жить будешь! — пообещал Порсенна и кивнул небрежно подоспевшему стражнику: — Уберите собаку! Закопайте за городской стеной.

Все почтительно расступились. Юноша остался живым, и это показывало чудесное умение византийского чародея и гадателя.

Так за Порсенной полетела слава колдуна.

Он лечил печенью свиньи, глазами овцы, и часто к нему приносили больных на носилках, которых он поднимал на ноги, обертывая в шкуры только что освежеванных баранов.

— Золотое руно! — хохотал Порсенна, выбрасывая непонятные киевлянам слова.

Князь Игорь его любил, и на всех пирах в княжеской гриднице Порсенна, склонив голову набок, пел песни о славных победах Игоря, водя рукой по струнам лиры.

В Киеве он жил один, вместе со слугами, около него не было женщин, и это тоже внушало подозрения.

Он любил бывать в княжеском дворце, и скоро Ольга с ним подружилась. Ей нравились его шумные восторги и то, что русских он называл этрусками и уверял, что со временем русские тоже узнают свое прошлое:

— Не все народы знают о себе, свою историю. Знают в Египте, знают в Греции, знают в Риме. Но вы, русские, как и этруски, не пишите своей истории. Мы знаем, откуда пришли, как шли. Наша богиня Туран — а шли мы из далекого края Турфан в Азии — стала по дороге известна многим народам как Тара… И пока мы шли в Италию, где еще и римлян не было, сколько мы подарили знаний.

Порсенна умолкал, не замечая княгини. Она тоже молчала, не прерывая его. Ей хотелось подробнее расспросить Порсенну, кто хотел, отравить князя Игоря в Константинополе и почему он его спас, почему оставил родину и бежал так далеко.

Но Порсенна избегал вспоминать об этом. После смерти Игоря Порсенна рыдал как ребенок, не стыдясь своих слез.

И через год он сказал Ольге: «Я уговаривал князя не ходить тогда к древлянам, но ваш Свенельд настаивал…».

Больше ничего Порсенна не сказал, чтобы тень осуждения действий погибшего не коснулась его в царстве мертвых. Свенельда он не узнавал при встречах, как будто тот был ему незнаком. Он смотрел сквозь него, бормоча про себя что‑то невнятное. Ольга давно это приметила, но на вопросы о Свенельде Порсенна складывал брови и наклонял голову, как будто собирался запеть свою песню, и только однажды бросил отрывисто: «Он не этруск…».