Султан Юсуф и его крестоносцы

Как только огонь спал и нубийцы окончательно потеряли боевой дух, возликовав от того, что их семьи не сгорели заживо, Юсуф потребовал от воинов халифа, чтобы они удалились на другой берег Нила, в Гизу, и стали там лагерем. На радостях нубийцы легко согласились. Однако в первую же ночь после переправы брат Салах ад-Дина, Тураншах, внезапно напал на них с тремя тысячами воинов и перебил не менее половины. Оставшиеся в живых нубийцы едва спаслись бегством и ушли на юг, в Верхний Египет.

Так, благодаря одной маленькой мышке, ставшей благоприятным знамением, и неосмотрительности главного заговорщика, Салах ад-Дину удалось сломить самую опасную вражескую силу, крывшуюся в самом Каире, подобно тяжкому нарыву, и — набраться сил для борьбы с внешним врагом. По сути дела он должен был благодарить за это не мышь, а своего врага — иерусалимского короля Амори.

Времени перевести дух и приготовиться к приему новых неприятных гостей было достаточно. Только в октябре греческий флот подошел к берегам Египта, а воинство франков вторглось в страну по суше. Салах ад-Дин ожидал, что враг первым делом осадит Бильбайс и сосредоточил в нем большое войско, однако франки двинулись дальше на запад. Оказалось, что их цель — прибрежный город-крепость Дамьетта, который мог служить очень удобным передовым постом при нападении на Египет со стороны моря, подобно тому, как крепость Акра всегда служила «якорем» франкам, когда вторгались с моря в Палестину.

Однако и на этот раз король Амори проявил необъяснимую опасливость. Хотя главнокомандующий греческих войск все время убеждал его начать решительный приступ стен, Амори все медлил, ограничиваясь измором. Говорят, ему снились дурные сны, в которых вся его армия брала на абордаж чужие корабли, а потом, уже после победы, на те корабли налетал ужасный шторм и все франки гибли в бушующих волнах.

Однако до полного измора защитников было еще далеко, в то время как у самих осаждавших быстро таяли собственные запасы. Тогда греки принялись обстреливать город из катапульт зажигательными снарядами. И все эти снаряды летели в тот самый квартал, где стояла христианская часовня. Она находилась на том самом месте, где когда-то, во время своего бегства в Египет, останавливалась семья пророка Исы. И та часовня была посвящена Мариам, матери пророка [88]. Вы, кафиры, слышали о том, что мусульмане почитают Мариам с не меньшим благоговением, чем христиане, и что многие мусульманские женщины ежеденно обращаются к Ней с горячими молитвами. Огонь, падавший с небес на часовню, ужаснул и правоверных, и кафиров, проживавших в Дамьетте. Салах ад-Дину сообщали, что те и другие, все вместе, дружно отстаивают часовню от губительного пожара.

Возмездие не заставило себя долго ждать. В стане осаждавших начались болезни.

Спустя полтора месяца осады у греков и франков наконец истощились запасы провианта. Из Сирии пришла весть, которая еще больше удручила короля Амори, истощенного ночными видениями, а Юсуфа приободрила: атабек Нур ад-Дин выслал-таки ему на помощь небольшое подкрепление. Надо сказать, что еще летом, узнав о планах Амори и греческого императора, атабек умерил свою недовольство и разрешил братьям Салах ад-Дина выехать в Египет.

Новые опасения охватили тогда иерусалимского короля. Он решил, что сирийский отряд, направляющийся в Египет, — лишь первое, еще безобидное дуновение грядущей бури: верно, атабек укрепился настолько, чтобы вот-вот всей своей мощью навалиться на Палестину. Медлить было нельзя. В один прекрасный день франки сожгли все свои осадные машины, чтобы они не достались в руки мусульман, и поспешили домой.

Грекам тоже ничего не оставалось, как только покинуть берега Египта. Едва греческие корабли вышли в открытое море, как на них внезапно налетел страшный ураган. Матросы уже вторую неделю голодали, и у них даже не хватило сил вовремя убрать паруса. Большая часть кораблей погибла, и еще в продолжение целого месяца волны выбрасывали на берега Святой Земли объеденные рыбами тела ромеев.

Узнав о позоре неверных и о буре, превратившей их бегство в окончательный разгром, атабек Нур ад-Дин сильно призадумался. По всему выходило, что сам Всемогущий Аллах более способствует в джихаде сыну Айюба, худородного курду, а не ему, сыну великого Зенги, который первым поднял священный меч Аллаха против неверных, заполонивших Палестину.

Пока он пребывал в глубоких размышлениях о превратностях судьбы, из Египта, от самого халифа аль-Адида, пришло послание. В нем правитель рассыпался в благодарностях за «непревзойденную» (верно, не превзойденную потому, что вовсе не понадобившуюся) помощь, оказанную в войне с франками и греками, и весьма учтиво, почти подобострастно, просил атабека забрать своих «турок» обратно в Сирию.

Подумав, что в речи еретика-фатимида по меньшей мере каждое третье слово сказано самим Иблисом, атабек ответил халифу, что сирийское войско должно остаться в Каире из соображений безопасности его же, то есть халифа, державы. Свой ответ атабек отправил с тем, кого он считал одним из самых преданных своих подданных — Наимом ад-Дином Айюбом, отцом Юсуфа. Он надеялся, что, если везирь халифа стал слишком самонадеян, то, по крайней мере, сын Айюба склонит голову перед своим отцом и таким образом цепь истинного подданства будет наконец восстановлена без нарушения воли Аллаха. Наим ад-Дин Айюб двинулся в Египет во главе тысячного отряда сирийских всадников и большого каравана дамасских и халебских купцов.

Ожидая приезда отца, Салах ад-Дин велел богато украсить весь город и встретил отца с пышностью, достойной встречи самого атабека.

Как и предвидел атабек, Юсуф первым делом склонил голову перед отцом, которого очень любил и уважал, но затем, едва завершив приветствие, он сразу предложил отцу стать везирем вместо себя.

— Эта власть дожидалась тебя, моего отца, с тем же нетерпением, как и я сам ожидал твоего приезда в Египет, — сказал Юсуф.

Наим ад-Дин Айюб на несколько мгновений задумался и, пристально посмотрев сыну в глаза, ответил:

— Всемогущий Аллах не поставил бы тебя на это место, если бы ведал, что ты не годишься быть везирем. Не играй с судьбой, Юсуф.

— А что думает по этому поводу великий атабек, да пребудет с ним милость Аллаха? — полушепотом спросил Салах ад-Дин.

Наим ад-Дин Айюб невольно огляделся.

— Полагаю, в моем ответе заключено и его мнение, — со сдержанной улыбкой ответил он, намекая взглядом, что дело требует более подробного разговора и не на площади, среди воинов и пестрой толпы, а в более тихой, родственной обстановке.

Удивленный невиданными почестями, сам халиф выехал поприветствовать гостя, осыпал его драгоценными подарками и даже облагодетельствовал новым, почетным именем — аль-Малик аль-Афдаль, что означает Добродетельнейший Король.

— Первые правдивые слова халифа, которые мне довелось услышать, сказаны по твоему поводу, отец, — заметил Юсуф, когда они остались в семейном кругу, за толстыми стенами — Истинно, мне еще не доводилось видеть человека, обладавшего большими добродетелями, чем ты, отец… и большей преданностью великому атабеку.

— Ты сам заговорил о преданности, — со вздохом проговорил Наим ад-Дин Айюб.

— Мне здесь очень трудно понять, что заставляет великого атабека усомниться в моей преданности, — признался Юсуф. — По моему велению во всех мечетях Каира поминают его имя в пятничных молитвах. А ведь Египтом пока что правят еретики.

— То-то и оно. — Его отец предупреждающе поднял перст. — До Халеба доходят разные вести… и разные слухи. Издали может показаться, что ныне ты весьма усердно служишь еретику.

— Если засеял поле сегодня, не предвкушай наесться хлеба завтра поутру. Так ведь говорит пословица, — заметил везирь Юсуф.

— Но ведь у тебя теперь достаточно сил… Великий атабек не понимает, почему этот немощный и трусливый юнец до сих пор сидит на троне. Я слышал, что после победы над неверными египтяне восхваляют тебя как героя. За чем стало дело? — продолжал задавать вопросы Наим ад-Дин Айюб, а его сын видел, что устами отца вещает сам атабек и самые каверзные вопросы еще впереди.