Предтеча

ай Николаевич, – сказал он, положив руку на внушительную пачку бумаг, исписанных ровным чиновничьим почерком, – новый закон наш, взамен устава тридцать прятого года. Отличный документ, ничто в нем не забыто, ни порча нравственная, ни польза государственная. И о профессорах порадели. Одного в рассчет не взяли, что учить нам теперь будет некого.

Соколов бегло просмотрел циркуляр. Действительно, профессорам и особенно доцентам прибавлено жалования, декан и ректор теперь избираются – отлично! Студенческая форма отменяется, учащимся отныне ходить в партикулярном платье – будут недовольные, ну да бог с этим… Студентам вместо вида на жительство выдаются матрикулы, они же – пропуск в университет, хм, зачем это? Сходки, собрания – запрещены, ну, это, как всегда, приказано для неисполнения… а это что?.. число освобождаемых от взноса за слушание лекций не должно превышать двух человек от каждой из губерний, входящих в состав учебного округа. Получается – двенадцать освобожденных от платы студентов на весь университет!

– Александр Абрамович! – дрогнувшим голосом спросил Соколов. – Сколько у нас сейчас освобожденных по университету?

– Больше шести сотен.

– Но ведь плата увеличена! Пятьдесят рублей серебром! Недостаточному студенту таких денег взять негде. Что же делать этим шестистам людям?

– Домой ехать. В деревню, к тетке… – Воскресенский резко встал, начал собирать бумаги. – Вы меня извините, но завтра я уезжаю, а мне еще мнение надо подать в совет об этом опусе. И не убивайтесь так, до осени далеко, а тем временем дело утрясется, министр Ковалевский такого устава не допустит.

Таков был общий глас: министр с новыми правилами не согласится. Ковалевский действительно, правил не принял и, в результате, был уволен в отставку. Новым министром стал человек заслуженный, но страшно далекий от нужд просвещения – адмирал Путятин, тот, что несколько лет назад на фрегате «Паллада» ездил в Японию, заключать договор.

Однако, то ли власть вскружила адмиральскую голову, то ли мало оказалось сходства между Японией и российскими университетами, но только удачи на это раз у Путятина не было.

На следующий день после отъезда Воскресенского Соколов отправился на петровскую набережную, где жил Ильенков. Павла Антоновича он застал за сочинением прошения. Увидав Соколова, Ильенков сразу же вышел из-за конторки и быстро заговорил, непрерывно поглаживая начинающую седеть бородку:

– Я тут некоторые мысли высказываю по поводу обязательной платы и отмены стипендий. Я так полагаю, что раз университет столь обнищал, то лучше лекции читать безмездно, но стипендии оставить неприкосновенными. Пусть мальчики учатся.

– У вас имние доходное, – возразил Соколов, – а многие живут одними лекциями. Я, например.

– Гол, как сокол, – скаламбурил Ильенков. – Да вы не расстраивайтесь, я об одном себе пишу. Может быть, тем, кто наверху, стыдно станет.

– Вряд ли.

– Как знать. И, кстати, об общих делах. У Кавелина на юридическом адрес составляется, коллективный протест