Коридоры кончаются стенкой

— Обсуждать вы мастера. А что изменилось? Я понимаю, Гутман, глупо требовать от врага, чтобы он одной рукой вредил, а другой ликвидировал последствия вредительства…

— Ряд руководителей прокуратура по требованию горкома привлекла к ответственности.

— За что? За то, что им не выделено достаточно средств на бытовку? Я вижу, ты с Ровданом крепко обложил в Сочи советскую власть. Бьешь наотмашь, безжалостно, будто не она сделала тебя человеком.

— Что за чушь ты несешь!

— Выбирай выражения, падло! — Малкин с перекошенным лицом вскочил с кресла и двинулся на Гутмана. — Еще слово и я размажу тебя по стенке.

Гутман вжал голову в плечи и, закрыв глаза, застыл в ожидании удара. Возникла тишина, от которой заболело в ушах. Сколько прошло времени? Гутман открыл глаза и увидел Малкина сидящим за столом. Откинувшись на спинку кресла, он смотрел на Гутмана и криво усмехался. Лицо его обретало свой холеный цвет с пробивающимся сквозь легкий загар мягким румянцем.

— Если ты думаешь, что я буду церемониться с тобой, то ты ошибаешься. Еще раз предупреждаю: выбирай выражения. Ты не в горкоме, не на бюро и не на пленуме. То — твое прошлое. А теперь подведем итоги обсуждения первого вопроса… Ты меня слушаешь? — Гутман подавленно кивнул головой. — Прибыв в Сочи во главе комиссии по подготовке первой городской партийной конференции, ты, по заданию троцкистского центра, что окопался в Таганроге и Ростове-на-Дону во главе с Белобородовым и при покровительстве Шеболдаева, с ходу нащупал болевые точки в разлаженном городском управленческом механизме и решил использовать их для нанесения вражеских ударов. Уже тогда ты знал, что тебя будут рекомендовать на должность первого секретаря, поэтому, из популистских соображений, посетил самые гиблые места города, где вынюхивал недостатки, всячески поносил прежнее руководство. Знал, что в ближайшее время не выправишь положение, но обещал людям бороться за их права.

В твоей власти было заставить работяг, погрязших в свинстве, навести порядок в собственном доме. Можно было, в конце концов, выбить недостающие средства на благоустройство, но это не входило в твои планы. Ты был заинтересован в обратном. Антисанитария и связанная с ней опасность инфекционных заболеваний Тебя вполне устраивала, тем более что основная барачная клоака размещалась в непосредственной близости к даче товарища Сталина. Популистской болтовней и последующей бездеятельностью ты на первых порах решил три задачи:

— сохранил в городе источник заразы, прикрывшись на всякий случай решением бюро, которым подставил под удар руководителей отдельных прорабств и строек;

— с помощью прокурора привлек ряд из них, на мой взгляд, — лучших специалистов, к судебной ответственности, чем дезорганизовал работу на объектах, снизил темпы строительства;

— поднимая на конференциях, активах, общих собраниях вопрос о жутких бытовых условиях, умышленно пробуждал к нему интерес строителей и горожан, а намекая на то, что инициаторы реконструкции города, а это значит — ЦК ВКП(б) и СНК, зажали средства на бытовое устройство рабочих, дискредитировал партию и советскую власть, вбивал клин между рабочими и руководителями строек.

— Я хочу возразить.

— Не советую. Будешь подписывать протокол допроса — тогда, возможно, я позволю тебе это сделать. Перейдем ко второму вопросу: во время проверки, а затем обмена партдокументов ты приказал своим присным сжечь партийный архив. Более трех тысяч дел. Зачем?

— Он больше не представлял для нас никакого интереса.

— Архивы интересны даже по прошествии столетий.

— Эти — нет.

— Я знаю, что в нем хранились дела на бывших троцкистов и прочую шушеру, предавшую интересы рабочего класса. Кроме того, там хранились дела на пламенных революционеров, которые своей большевистской принципиальностью мешали тебе развернуть в полную мощь троцкистскую деятельность…

— Я категорически возражаю против обвинения меня в троцкизме!

— Ну и что ж, что возражаешь? Мне на твои возражения ровным счетом — наплевать. Зачем ты сжег архив?

— Расчищал завалы! Я думаю, что этот вопрос обсуждать не следует. Он рассмотрен на бюро крайкома, там дана справедливая оценка моим действиям, за ошибки я наказан.

— Правильно, наказан. Руководством троцкистской организации. И не за ошибки, а за провал. Не за то, что их много, а за то, что слишком мало, что недостаточно эффективны.

— Иван Павлович, извини, но ты что-то не то говоришь. По-твоему выходит, что в бюро крайкома засели троцкисты?

— А по-твоему, нет? Странный ты, Гутман, человек. Схвачен за руку, взят, можно сказать, с поличным, а строишь из себя святошу. Тебе сейчас такое поведение противопоказано. Понимаешь? Вредно для здоровья… Впрочем, как хочешь… Эти твои делишки лежат, можно сказать, на поверхности. Перейдем к третьему вопросу. К вопросу о вредительстве в сельском хозяйстве и на железнодорожном транспорте.

Гутман глупо уставился на Малкина, затем перевел взгляд на толстую папку-досье и опустил голову.

— Следствию достоверно известно о колоссальном ущербе, какой был нанесен организованным тобой вредительством в системе животноводства. Об этом подробно рассказали следствию ветеринарные врачи Суков и Шишаков. Они рассказали, как по твоему заданию искусственно создавали затруднения с кормами, как заражали туберкулезом здоровое поголовье скота, помещая к нему больных животных. Только в колхозе имени Шаумяна таким образом было загублено триста голов… Что, неприятно слушать? Эй! Ты что, сомлел?

— Нервы, — качнул головой Гутман.

— Нервы? — удивился Малкин. — У кого их нет? Впрочем, я тебя понимаю. Напрягался, когда пакостил, теперь напрягаешься от страха, — он вызвал дежурного. — Забери этого замухрышку. К уголовникам его, пусть пощекочут нервы.

Ночью позвонил Лапидус:

— Иван Павлович! Доставлено письмо ЦК. Особой важности. Нужна твоя консультация.

— Приезжай.

— Извини. Письмо с двумя нулями.

— Ну, тогда жди. Освобожусь — приеду.

Он не был занят. Но не бежать же, задрав штаны, к Лапидусу по первому его зову. Решил вздремнуть часок-другой, нули подождут. «Интересно, — подумал он, заваливаясь на диван, — что там за хреновина? Лапидус встревожен — значит, что-то важное?» Любопытство стало томить и он не выдержал, решил отправиться в горком немедленно. Лапидус ждал его с нетерпением и, как только Малкин переступил порог, пошел навстречу с протянутым письмом.

— Не пойму, как они могли сорганизоваться? Так активно противостояли друг другу и вдруг объединились…

— Погоди, погоди. Кто противостоял, кто объединился?

— Да все те же, троцкисты да зиновьевцы. Действуют уже не сами по себе, а в блоке. Представляешь? Это же невероятно серьезно!

«В голосе тревога, а в глазах любопытство. Вот артист!» — подумал Малкин и углубился в чтение.

«Блок троцкистской и зиновьевско-каменевской групп, — читал Малкин, — сложился в конце 1932 года после переговоров между вождями контрреволюционных групп, в результате чего возник объединенный центр в составе — от зиновьевцев — Зиновьева, Каменева, Бакаева, Евдокимова, Куклина и — от троцкистов — в составе Смирнова И. Н., Мрачковского и Тер-Ваганяна.

Главным условием объединения обеих контрреволюционных групп было взаимное признание террора в отношении руководителей партии и правительства как единственного и решающего средства пробраться к власти.

С этого времени, т. е. с конца 1932 года, троцкисты и зиновьевцы всю свою враждебную деятельность против партии и правительства сосредоточили, главным образом, на организации террористической работы и осуществлении террора в отношении виднейших руководителей партии, и в первую очередь в отношении товарища Сталина».

В подтверждение выводов приводились выдержки из показаний Зиновьева, Каменева, Мрачковского, руководителей террористических групп и других участников заговора, в которых подробно излагались детали готовящихся покушений.

Малкина осенило: мама родная! Если были террористические группы, охотившиеся за вождями, в Москве, Ленинграде, Челябинске, на Украине, то как им не быть в Сочи? Промашечка вышла у товарищей из НКВД, не хватило фантазии. Придется исправлять. Это ж так несложно сколотить из местных «троцкистов» две-три группы, привязать их к тем, что существовали в названных городах и на Украине, а скорее всего, к Москве и Ленинграду, по закону отрицания отрицания добиться признательных показаний и… все. Гутмана с Лапидусом сделаю «вождями». Дорогие мои, — он исподлобья взглянул на Лапидуса, — свои имена в историю вы впишете собственной кровью…