Миг власти московского князя [Михаил Хоробрит]

— Хорош дар! Видать, не скаредный у тебя, Прас­ковья, муж и дело умеет вести. Такого любить да жа­ловать надобно, — сказал князь, с улыбкой глядя, как от его слов залилось ярким румянцем лицо купе­ческой жены, которая спешно опустила голову и при­крыла зардевшиеся щеки краем сколотого под подбо­родком платка. — Прощевай, Мефодий, даст Бог, еще свидимся, — добавил Михаил Ярославич и натянул поводья.

Купец с благоговением проводил взглядом князя и c i ал расплачиваться с хозяином лавки, который все это время столбом стоял в сторонке, не зная, что де­лать. Пока он, уставившись темными миндалевидны­ми глазами на свой прилавок, думал, есть ли у него то­вар, достойный того, чтобы предложить его князю, Михаил Ярославич уже распрощался с Мефодием. Ру­гая себя на чем свет стоит за нерасторопность, хозяин лавки поскреб пятерней смуглый морщинистый лоб, втянул крючковатым носом морозный воздух и вдруг как‑то сразу изменился в лице. Оно помолодело, раз­гладилось. Проникшись особым почтением к покупа­телю, которого знает сам московский князь, купец да­же немного снизил цену за жемчуга. Приторно–сладким голосом он стал приглашать Мефодия, не ожидавшего таких перемен, заглядывать к нему в лавку почаще, а когда тот отвернулся, вложил в руку Прасковье тоненькое колечко с бирюзовым зерныш­ком, проговорив еле слышно: «Это для дочки».

Не успели князь и его спутники отъехать от лавки, торговавшей всякими прикрасами, как Михаил Яро­славич заметил еще одного знакомого.

— Ты смотри‑ка, Никита, из твоей сотни бога­тырь, — опередив князя, с некоторым удивлением про­говорил воевода.

— И то правда, — сказал сотник и окликнул стояв­шего саженях в пяти дружинника: — Эй, Прокша, ни­как обновку присмотрел?

— Да нет, не могу по себе ничего найти. Все не впо­ру, — повернувшись к сотнику, спокойно ответил Про­коп и приложил к своей широкой груди рубаху, кото­рая была явно мала для него.

— Где ж на такого рубаху найти, — со смехом ска­зал князь, остановивший коня за спиной дружинника.

— Ой, Михаил Ярославич! — удивленно восклик­нул Прокоп, оборачиваясь на голос, поклонившись в пояс, пробасил: — Прости, князь, не заметил. — За­тем, почесав затылок, с грустью посетовал: — Я уж весь торг обошел, да рубахи никак не найду. Пообно­сился, а здесь все рубахи мне узки да коротки.

— Да ты б еще подрос да вширь раздался! — заби­рая рубаху у Прокопа, пробубнил недовольно торго­вец. — У меня рубахи, и порты, и свиты — все есть. Никто не жалуется. А ты вишь какой вымахал.

— Каков есть, — мирно ответил богатырь и уж бы­ло собрался водрузиться на такого же крепкого, как и хозяин, коня, но со стороны окликнул дружинника женский голос.

— Эй, Прокша, ты сюда иди, — позвала богатыря улыбчивая румяная молодуха, стоявшая у соседней лав­чонки, — подходи–подходи, только ткань выбери, а я уж для такого соколика расстараюсь, без рубахи не оставлю.

Прокоп, застыв с поводьями в руках, рассматривал привлекательную москвичку. Князь и все его товари­щи с интересом ждали, чем все это закончится.

— Да что ж ты стоишь как истукан, — пряча улыб­ку в бороду, подбодрил нерешительного великана сот­ник Никита, — глядишь, рубахой наконец обзаве­дешься.

Однако Прокоп, кажется, не слышал этих слов, он все еще стоял, раздумывая над предложением молоду­хи, а затем решительно потянул коня за повод и сделал шаг ей навстречу. Наблюдавшие за этой сценой облег­ченно вздохнули.

— Будет у мужика рубаха, — со смехом прогово­рил князь и направил коня в дальний ряд, над кото­рым на высоком шесте с перекладиной красовалась кольчуга.

Оставив в стороне ряды, где шла бойкая торговля всяким съестным товаром, снедью, привезенной из ок­рестных деревенек, и миновав прилавки, где выстави­ли свой хрупкий товар гончары, поглядев с высоты на разложенные умельцами скобяные изделия, Михаил Ярославич наконец‑то достиг цели.

Перед князем стоял крепкий краснолицый мужик, голову которого обхватывал тонкий кожаный реме­шок. Плечистый хозяин лавки, в котором без труда можно было угадать мастера–кузнеца, глядел без ма­лейшего трепета на князя и его людей, поклонился в пояс, тряхнув темными волосами, распрямившись, поправил жилистыми руками длинную свиту и замер, ожидая, что же будет дальше.

Михаил Ярославич тем временем впился взглядом в разложенный на широком прилавке товар, имевший для любого воина особую цену.

Здесь было и несколько мечей с затейливыми руко­ятями, ножи разных размеров, острия для копий, в крепкой широкой корзине высилась целая гора нако­нечников для стрел, в корзине поменьше лежали ши­рокие нагрудные бляхи, сверкающие на солнце, будто чешуя огромных рыбин, а в стороне искрились кольца доспехов, выкованных с редким мастерством.

Устоять перед такими сокровищами князь не смог, он быстро спешился, его примеру последовали воевода и посадник, тут же соскочили на землю Демид и Ники­та, лишь Василько немного замешкался. Соскочил с коня и княжеский мечник, который всегда не упус­кал возможности рассмотреть поближе и подержать в руках хорошее оружие.

— Экий товар у тебя знатный, — проговорил Ми­хаил Ярославич, вертя в руках обоюдоострый меч, и, оторвав от него взгляд, посмотрел с уважением на му­жика: — Звать‑то тебя как?

— Кукшей меня, князь, люди зовут, — ответил мужик хриплым голосом.

— Твоих ли рук дело, али кто другой мастерил? — поинтересовался князь, кивнув на прилавок.

— Сам делал. Сын помогал, — произнес с расста­новкой Кукша.

«Ишь ты, гордая птица какая» [40], — отметил про се­бя воевода. Он стал внимательнее присматриваться к кольчужным рубахам, но придраться, чтобы осадить заносчивого кузнеца, было не к чему.

Доспехи, как и оружие, были выкованы мастерски, но особо выделялась одна кольчуга. Уж не говоря о том, что все ее кольца ковались отдельно, так еще и ряды обычных колец чередовались с рядами зерен [41], а каждые четыре зерна соединялись меж собой кольца­ми. Знатоку было без объяснений ясно, что все это при­давало кольчуге особую прочность.

Князь и так и этак покрутил кольчугу, которая бы­ла не только прочна, но, к его удивлению, оказалась даже легче, чем обычные доспехи, и отдал ее Никите, а сам взял с прилавка харалужный [42] нож. Он привлек внимание князя своей необычной рукоятью: причуд­ливая змейка, обвив ее, вытянула свою изящную голо­ву к переливающемуся лезвию.

— Знатный, знатный у тебя товар! — еще раз по­хвалил мастера Михаил Ярославич, не выпуская ножа из рук, поворачивая его во все стороны, затем, крепко сжав рукоять, сделал несколько резких взмахов, слов­но нанося удары невидимому противнику, и снова с удовлетворением повторил: — Верно, знатный!

Кузнецу было приятно слышать похвалу из уст та­ких знатоков. Был он не только по характеру твердым человеком, но и немногословным, а потому лишь насу­пился от смущения, не зная, как ответить, однако, ка­жется, никто из увлеченных разглядыванием оружия и доспехов кузнеца даже не замечал.

«Надо ж, каков молчальник, — думал в это время посадник, посматривая то на князя, то на кузнеца, то на его именитых покупателей. — Когда это было ви­дано, чтоб Кукша сам на торг явился. Лавка‑то его, по­читай, никогда и не открывалась, вон петли у двери ржа совсем съела, и сквозь крышу снег летит. Все за его поделками на самый край посада, к кузне, путь держали. Ему, видишь ли, горн оставить нельзя, а тут, ишь ты, — пожаловал! Принарядился, даже рожу за­копченную оттирал, да разве всю копоть отскоблить».

Василий Алексич ворчал про себя и даже сплюнул от досады, вспомнив, как прошлой зимой, когда захо­тел приобрести меч для сына, вынужден был добирать­ся до кузницы по сугробам, завалившим посад, по­скольку посланный им бестолковый холоп принес сов­сем не то, что хотелось посаднику.

Ни для кого упрямый Кукша не делал исключения, ни для вятших, ни для мизинных — со всеми вел раз­говор у кузницы, откуда вытаскивал на свет свои по­делки. А поскольку руки у мастера были, как говорит­ся, золотыми, то никто не держал обиды на него за строптивый нрав. Правда, некоторые считали, что во­все не в строптивости дело, а в том, что человек доро­жит своим временем и по достоинству ценит свою рабо­ту, а потому и не зазывает покупателей — они сами к нему идут, отбоя от них нет.