Навои

— От игры Шейха не то что люди — звезды тают к падают с неба, — сказал, слегка оживляясь, Султанмурад. — Однако Устад Кулмухаммед тоже весьма искусный мастер. В музыке он — творец. Кто, как не он, пристроил к гиджаку третью струну? Покровительство господина Навои, его вкус и знания в музыке помогают Кулмухаммеду создавать великое множество удивительных вещей.

— Об этом нечего и говорить, — согласился Зейн-ад-дин.

— Рассказывай еще. Твои рассказы, словно теплый ветер, заставляют распускаться бутоны моего сердца.

— Знаешь ли ты мирзу Пирима? — спросил Зейн-ад-дин.

— Говорят, он бесподобен, но я его не видал, — ответил Султанмурад.

— Кроме красоты, у него еще много других достоинств. Ни один музыкант не может сравниться с ним в игре на кануне. [68] Мирза Пирим такой приятный собеседник, что кто хоть раз поговорит с ним, не захочет разговаривать ни с кем другим. Видишь ли, одна из жен покойного государя Абу-Саида-мирзы, Рукейя-бегим, взяла его к себе на службу. У Рукейи-бегим не осталось во рту ни одного зуба, а на голове ни одного черного волоса… Удивительна старуха. Она устраивает веселые пиры и живет в мире вина и музыки. Она декламирует стихи без покрывала. Говорят, что даже мужчины, и те смущаются и уходят с ее собраний. Рукейя-бегим влюбилась в Мирзу и потеряла покой. Надевает на себя всякие украшения и пытается высечь огонь изо льда. Мирза Пирим, который выше всего ставит юношескую красоту и душевную гордость, отклонил все заигрывания этой уродины. Чтобы не попасть в лапы коварной старухи, он бежал из Герата. Скрываясь, жил в Балхе, в Астрабаде, в Нишапуре. Разъяренная Рукейя-бегим послала за ним людей, и на днях несчастного юношу привезли в Герат. Она говорит, что Мирза Пирим растратил триста тысяч ее денег. Теперь он в очень трудном положении. Чем кончится это — неизвестно.

— Спаси бог! — удивленно воскликнул Султанмурад.

Зейн-ад-дин прочитал рубай одного поэта о Рукейе-бегим. Рубай было до того бесстыдно и так соответствовало качествам престарелой красавицы, что Султанмурад невольно расхохотался. Зейн-ад-дин тоже смеялся до слез. Утирая платком влажные глаза, он выглянул в окно.

Небо покрылось облаками, и трудно было определить время. Зейн-ад-дин спросил Султанмурада, который час.

— Я надеялся, что ты сегодня останешься со мной, — недовольно проговорил Султанмурад, удерживая приятеля за руку. — Расскажи, что еще нового.

— Хорошо, посижу еще минутку. Но зато ты потом пойдешь со мной.

Султанмурад сделал неопределенный жест, как бы говоря: «Посмотрим».

Рассказав еще несколько — новостей и анекдотов, Зейн-ад-дин наконец "поднялся.

— Скорее одевай праздничный халат, наматывай чалму.

— Куда? — спросил Султанмурад, которому не хотелось двигаться с места.

— Если хочешь развеять горести, накопившиеся в сердце за всю жизнь, — Идем со мной.

_ Веселые сборища меня не привлекают. Ты меня немного утешил, этого достаточно.

— Твоя пленительная красавица теперь покоряет сердца других. Смирись перед судьбой, — сказал Зейн ад-дин. — Забудь ее. Если хочешь, я тебя познакомлю с нашими гератскими волшебницами. Понюхай десять роз и выбери одну.

— О, если бы я мог забыть ее, — с горечью сказал Султанмурад. — Дильдор — солнце на небе красоты.

— Это солнце зашло за облака.

Глаза Султанмурада снова наполнились слезами Зейн-ад-дин потянул юношу за руку.

— Ты до сих пор не имеешь понятия о гератских увеселениях, — горячо заговорил он. — Старики утверждают, что наш современный Герат напоминает Самарканд эпохи эмира Тимура и Улугбека. Идем, я не веду тебя на какое-нибудь пиршество с разгулом страстей. Ты увидишь замечательное общество, познакомишься с мастерами шахматной игры.

Султанмурад поднялся. Он облачился в дорогой шелковый халат, недавно подаренный ему Навои, снял с колышка чалму и сказал, обматывая ею голову:

— В те времена в Самарканде даже шейх-уль-исла мы приглашали на свои пиры красивых музыкантов и певцов, пили вино и играли в шахматы. Когда я учился в Самарканде, — то слышал удивительные рассказы об этом.

… На площади рядом с медресе большая толпа народа окружала знаменитого гератского юродивого — динвану — Дервиш-Шамриза.

Этот оборванный дервиш с распущенными, спадающими на плечи волосами и горящими глазами пользовался в народе большой славой. Многие преклонялись перед ним, считая чудотворцем и святым, другие любили его за веселые шутки, острые насмешки и афоризмы.

Дивана [69] громким голосом читал газели, потом переходил к забавным анекдотам и во всеуслышание отпускал непристойности, вызывая громкий смех Присутствующих.

Султанмурад с Зейн-ад-дином немного постояли и толпе и двинулись дальше. Они вышли на дорогу, ведущую к Рыбьему пруду — Хауз-и-Махиан. По обеим сторонам дороги тянулись, тесно примыкая друг к Другу, огороды, небольшие поля, фруктовые сады, цветники. Среди них, утопая в зелени деревьев, виднелись легкие двухэтажные дворцы с покрытыми яркой росписью стенами, огромные великолепные дома богачей и беков; рядом с ними, будто стесняясь своего убогого вида, прижимались к земле ветхие, покосившиеся хижины гератских ремесленников.

Пройдя с полфарсаха, Зейн-ад-дин свернул налево. В конце узкой кривой улицы, застроенной старыми одноэтажными домами, возвышались широкие, ярко раскрашенные ворота. Зейн-ад-дин и его спутник вошли в ворота и, пройдя между рядами стройных кипарисов, оказались в саду, прекрасном даже зимой. Из нового одноэтажного кирпичного дома с расписными стенами им навстречу вышел изысканно одетый юноша. Это был сын крупного гератского купца. Его отец, владелец многих лавок на базаре, был знаменит тем, что, пригласив к себе какого-то царевича, выставил дастархан из тысячи разных блюд, чем поверг своего гостя в немалое изумление. Молодой богач запросто поздоровался с Зейн-ад-дином, с которым он познакомился на каком-то собрании. Опасаясь, что юноша не окажет достаточного внимания Султанмураду Зейн-ад-дин тотчас же представил своего друга и принялся восхвалять его ученость. Султанмурад скромно приветствовал хозяина дома и, краснея, попытался обратить слова Зейн-ад-дина в шутку. Молодой человек, приветливо улыбаясь, повел их за собой в дом.

В комнате, богато убранной китайской посудой, иранскими и индийскими шелковыми тканями и всевозможными редкостями, было много народу. Здесь собрались сыновья беков, разодетые в шелковые и бархатные халаты, и молодые щеголи, принадлежавшие к богатым семьям столицы, а также много любителей шахмат. Разговор шел о всевозможных предмет: о новом строящемся дворце государя в саду. Джехан-Ара о последней газели Навои, положенной на музыку Ходжой Абдуллой Мерваридом, о поведении Ислима Барласа во время игры в шахматы.

Наконец наступила долгожданная минута. Посредине комнаты разостлали четырехугольный платок, на который положили шахматную доску, маленький бубен и кинжал. Знаменитые мастера — маулана Ходжа и Эмир-Халил уселись на корточки перед доской и начали расставлять фигуры из слоновой кости. Оба они достигли средних лет, но, тем не менее, были одеты франтовато, словно веселые молодые щеголи. Присутствующие широким кругом обступили игроков. Султанмурад толкнул Зейн-ад-дина коленом и с удивлением указал глазами на бубен и кинжал. Зейн-ад-дин, улыбаясь, шепнул ему на ухо:

— Не пытайся давать советы игрокам во время игры.

Султанмурад удивился еще больше.

— Они, правда, не кидаются на советчиков с кинжалом, но очень сердятся, — полушепотом проговорил Зейн-ад-дин.

— А бубен зачем? — не отставал Султанмурад.

— Потерпи, душа моя, увидишь.

Начало партии не представляло особого интереса, но так как играли знаменитые мастера, все, не отрываясь, смотрели на доску. Однако вскоре игра оживилась. Эмир-Халил перешел в атаку. Зрители побледнели от волнения, глаза их разгорелись. Наконец Эмир-Халилу удалось привести противника в замешательство. С чуть заметной улыбкой он гордо посмотрел по сторонам и приятным голосом прочитал подходящий к случаю стих.