Меч Руса. Волхв

– Слава богу! – пробормотал шедший впереди воин и торопливо перекрестился.

Но не успела его рука довершить крестное знамение, как впереди из-за поворота показались черные фигуры монахов с крестами в руках.

– Проклятье! – выругался сотник. – Не ко времени ты, брат, вспомнил своего бога.

Все остановились, напряженно глядя, как из-за угла на улицу выходят все новые и новые монахи, преграждая им путь. Орша оглянулся назад и увидел облако пыли, медленно идущее по их следам. Судя по всему, не менее полусотни человек двигались сзади, и, очевидно, они не были случайными попутчиками.

– В клещи взяли! – багровея от злости, прорычал воин, и смутное беспокойство неизвестности сменилось на его лице радостью предвкушения битвы.

Он достал меч, и глаза его блеснули жестоким металлическим блеском, словно сам он уже и не был человеком, а был таким же клинком или послушным слугой этой смертоносной стали. Но ум его, не повинуясь инстинкту жажды крови, все еще искал спасительный выход, и воин огляделся вокруг глазами загнанного волка.

– Туда, быстро туда! – рявкнул он, указывая вперед на колесо колодца.

Там, около колодца, непрерывная стена плетня изгибалась, образуя небольшой закуток. Вполне достаточный, чтобы несколько человек могли обороняться от многих врагов. Это было лучше, чем держать круговую оборону на открытом пространстве улицы. Конечно, можно было попробовать вломиться в чей-нибудь дом и защищаться там, но стук дверей, закрываемых в ближайших домах с железным лязгом щеколд, красноречиво говорил, что сделать это будет непросто, а может, и вовсе не удастся. Умирать же где-нибудь в сарае или хлеву, как пойманный вор, сотник не хотел. И еще он надеялся, что со стен детинца заметят заварушку в городе и князь вмешается, чтобы унять беспорядки. Непременно вмешается, чтобы показать свою власть, в этом сотник был почти уверен. Оставалось только продержаться до того, как прокрутятся все колесики неторопливого механизма средневековой власти и, повинуясь княжескому слову, помчатся удалые гриди отрабатывать плаченное им серебро.

Почти бегом они стремительно миновали полсотни шагов и встали за колодцем, прикрывая своими спинами волхва. Тем временем монахи, построившись в две колонны, мерным шагом стали неторопливо продвигаться посередине улицы, держа в руках большие деревянные кресты. Впереди шел сам отец Федор с дымящимся кадилом, а рядом с ним служка нес хоругвь с изображением Спаса Нерукотворного. Монотонный бубнящий звук множества голосов, распевающих псалмы, катился впереди процессии подобно шуму невидимого бурлящего потока. Казалось, это шествие имело самый мирный вид, но все вокруг невольно замерло, как замирает природа с приближением грозовой тучи. Лес черных крестов, чуть покачиваясь, наплывал все ближе и ближе, и уже видны были жилистые волосатые руки, сжатые на древках, и черные ненавидящие глаза, тускло мерцающие из-под капюшонов. Монахов было двенадцать, но они все были так велики ростом и широки в плечах, что улица представлялась заполненной до предела людьми в черных балахонах и с крестами в руках.

Когда шествие поравнялось с колодцем, за которым стоял волхв и охранявшие его воины, отец Федор поднял руку, и монахи остановились. Рокочущий гул низких голосов ударился о стенки колодца и, провалившись вниз, в глубины земли, вернулся гудящим трубным эхом. Священник медленно повернулся и направился к волхву, глядя поверх голов стоящих перед ним воинов, словно их и не существовало вовсе.

«Хороший прием, – подумал Велегаст, выставляя вперед посох. – Сам он, конечно, нападать не будет, но дорогу своим монахам расчистит, потому что воины-христиане вынуждены будут расступиться перед своим попом».

Понял это и Орша и, выставив вперед острие меча, грозно крикнул:

– Стой, ромей, на месте, а не то я проткну твое черное сердце!

Отец Федор остановился и вперил свои глаза, источающие темный пламень, на воина, стоящего прямо перед ним в куяке – недорогом панцире из выгнутых досок.

– Агафон, раб божий, ответствуй мне: веруешь ли ты в Господа Бога нашего Иисуса Христа, веруешь ли ты в Матерь Божью и в Святую Троицу?

– Верую, – отвечал воин дрогнувшим голосом.

– Тогда преклони свои колени перед ликом Всевышнего, узри свет животворный, наполняющий сердце твое благодатью…

Отец Федор, наверное, мог бы говорить еще долго и наверняка добился бы своего, потому что по лицу воина пробежала волна смущения, и глаза его затуманились, стекленея в состоянии легкого гипноза. Но тут раздался громоподобный голос, изрыгающий такой четырехэтажный мат, что священник чуть не выронил свое кадило. Это ругался Орша Бранкович, ругался страшно и бесподобно, так что кресты в руках монахов качались в разные стороны. Велегаст не видел лица воина, с которым говорил священник, но почувствовал, как невидимый простому глазу полупрозрачный желтый туман окутывает голову человека. Он уже поднял посох, чтобы вмешаться, но тут как раз зазвучала ругань сотника, и волхв с удивлением обнаружил, что под действием мата рассеялась черная магия, желтоватый туман исчез, и воин стряхнул с себя оцепенение.

– Зачем вы меня смущаете, отче, – сурово сказал воин. – Я дал клятву воина, а к вашим святыням я потом приложусь.

– Приложишься, непременно приложишься, – усмехнулся отец Федор. – Если только жив будешь. Последний раз прошу тебя, сын мой, отойди от этих посланцев дьявола и ступай себе с миром.

– Не могу, отче, клятва русича священна, я перед Всевышним ее давал.

– Ну что ж, – вздохнул священник. – Видит Бог, я хотел тебе мира, но ты сам выбрал свой путь. Прощай Агафон!

– Я вам не Агафон! – вдруг огрызнулся воин. – Я – Зарян из рода Мечиславичей, я родился Заряном, им я и умру, если на то будет воля божья.

– Что ж, посмотрим, какова воля божья. – Отец Федор повернулся и пошел к своим монахам, на ходу махнув рукой с многозначительным словом «аминь».

И едва прозвучало это «аминь», как монахи стали медленно подступать к горстке отчаянных храбрецов, пожелавших сражаться с целым христианским миром. Голоса, распевающие псалмы, усилились, словно пытаясь монотонными звуками спеленать по рукам и ногам неугодных христову учению людей. И может быть, у них и получилось бы это, но тут вдруг загремел громоподобный голос сотника, изрыгая в ответ целые потоки лавы отборных матюков. Орша мгновенно создавал целые шедевры переплетения матерных слов и беспощадно хлестал ими, как плетью, служителей византийского Бога. Монахов чуть заметно зашатало и покорежило, и движения их потеряли былую уверенность. Велегаст смотрел на это и дивился; он слышал раньше, что мат был ритуально-магическим языком древних воинов, что им отгоняли нечистую силу и даже снимали проклятия, но он не ожидал увидеть столь сильного действия этих незамысловатых слов. И все же слова, всего лишь только слова, и монахи, переступая через них, неумолимо продвигаются все ближе и ближе.

– Братья мои, берегитесь крестов! – вскричал сотник.

Только теперь стало отчетливо видно, что на концах крестов были железные венцы с острыми, как нож, краями. И предупреждение прозвучало как раз вовремя; кресты повернулись, наклоняя один из концов в сторону обреченных людей, и стали похожи на боевую кирку на длинной ручке. Опаснейшее оружие древнего мира; сильнейший удар, причем длинный клюв кирки ныряет за щит, пробивая любые доспехи, и отбить удар из-за длинного разящего клюва очень, очень сложно.

– Топорами отбиваться! – скомандовал Орша, добавляя новую порцию мата.

В тот же миг в его правой руке оказался боевой топор, а меч перелетел в левую, на запястье которой уже крепко сидел кулачный щит. Как это произошло, Велегаст даже не заметил, поразившись боевому искусству своего друга. Воины, стоящие рядом с сотником, сделали то же самое, но чуть медленнее. Видно было, что они понимали друг друга мгновенно и не раз бились с врагом, стоя так же, как и сейчас, плечом к плечу, образуя ощетинившуюся клинками стенку, любимый строй древних русов. Вперед выдавалось только грозное копье Заряна, которое тот держал вместо меча под щитом.